ПереКРЕСТок одиночества – 4
Шрифт:
Сергей торжествующе вскинул голову:
– А я говорил! Ты…
– Вы лучше! – перебил я его – Хотя бы потому, что прошли через такое, о чем я без страха и подумать не могу. Знаете, чего я боялся больше всего после того, как оказался там на снегу после аварийной посадки?
– Смерти от холода? – предположил Филя.
– Заблудиться?
– Хищных тварей?
Выслушав все предположения, я покачал головой и ответил:
– Я до жути боялся, что сейчас рядом возникнет тот самый тихий улыбчивый мужичок и снова толкнет меня в спину или плечо. А потом раз… и я опять внутри уже другого и пока еще промороженного тюремного креста, где меня снова ждут три рычага и тридцать девять с чем-то лет тюремного срока… Вот чего я боялся до жути! А вы через этот мой самый главный страх уже прошли. Победно завершили то, о чем я без ужаса подумать не могу. Так что
– Ушедшей впустую! В никуда! – глухо ответил Сергей. Помолчав, он добавил уже другим тоном – Спасибо тебе, Охотник.
– Убедил? – улыбнулся я ему, повернувшись в кресле назад.
– Гладко ты стелешь, этого не отнять. Умеешь правильные слова подобрать…
Я покачал головой:
– Не всегда. Правда штука такая, что иногда порадует, иногда разозлит, а порой заставит рыдать навзрыд. Так что словами своими людей я далеко не всегда радую. И еще… я бы никогда не стал кривить душей перед обычными стариками. Хотя бы потому, что такими вот тихими житейскими мудрецами я сам выращен и воспитан. Еще я не терплю, когда кто-то проявляет к пожилым людям непонятную мне снисходительность или пытается с ними сюсюкать как с детьми или недоразвитыми. Не терплю, если какая-нибудь тварь пытается насмешками поторопить размеренно отсчитывающую драгоценные монетки пенсионерку на кассе магазина, не понимая, что старушка не подтормаживает, а просто живет в своем куда более неспешном мире, судорожно пытаясь остаться самостоятельной. Независимо от возраста, я отношусь к вам как к равным. А порой как к наставникам.
– А еще кормишь и поишь нас, рискуя своей жизнью.
– Ну кому как не молодым бегать за пивом со стеклянной трехлитровой банкой, верно? – рассмеялся я и, посерьезнев, добавил – Все куда проще. Как я и сказал – чтобы с нами не случилось в этом пути, тем, кто остался в Бункере, придется решать все проблемы самостоятельно. И я уверен, что эти дела им по плечу. Я ответил на твой вопрос, Сергей?
– Ответил – произнес он и отвернулся – Спасибо тебе, Охотник.
– Да было бы за что.
– А имя твое то как настоящее?
– Охотник – улыбнулся я – Раньше звали Гниловозом.
– А до этого? Там – дома.
– Уже и не помню. Но вроде как тихим алкашом называли… вроде как… давно это уж было. Филя… а чего ты морщишься? Я же вижу.
– Да шум этот клятый…
Я понимающе кивнул:
– Шепот?
– Он самый. Там дома его и не слышно почти. А тут прямо вгрызается в уши…
– А включите музыку – предложил я – Получится ведь, Касьян?
– Я уж думал никто и не спросит – оживился тот, откладывая отвертку и тянясь к тумблерам – Сейчас все будет. И да, напоминаю – через полчаса у нас первый сеанс связи. Надо будет взобраться куда-нибудь повыше.
– Взберемся – кивнул я – Чего-чего, а холмов тут хватает…
Из динамиков послышались торжественные и довольно уверенные слова:
Сквозь расстоянья и года размеренно и строго,Идут по БАМу поезда, работает дорога.И до серебряных сединМы беззаботно жить не сможем…Одной из наших задач была роль мобильного ретранслятора. И я считал эту задачу одной из самых важных. Бункер слишком долго был немым и глухим. И пусть наш вернувшийся голос пока еще был слишком уж слаб – что-то там не все у них ладилось – то вот уши нам требовалось навострить прямо сейчас.
Подняв уверенно идущую машину, что все больше влюбляла меня в себя своей ходкостью, уверенностью и управляемостью, по пологому склону, я покрутился на вершине, выравнивая площадку и заодно осматриваясь в свете фар. При этом мы выдавали себя, но тут поделать было нечего – я не буду тем дураком, кто проглядел затаившегося рядом с дверью матерого медведя. А первым выходить именно мне – правда, через новый потолочный люк, расположенный аккурат рядом с основанием раскладной антенны.
Потушив фары, я закрыл стекла светящегося кокпита специально прилаженными глухими шторами – совет механика Виккентия –
Пока я стряхивал с одежды снег, радист уже приступил к сеансу связи, буквально прильнув к аппаратуре. Остальные старики присели неподалеку, стараясь не показывать охватившего их волнения. Я понимал их чувства – возможно впервые за последние сорок с лишним лет они были причастны к действительно важному делу. Важному не только для них лично, но и для всего нашего сообщества. Удивительно, но сквозь, казалось бы, навсегда налипшие на их лица обвисшие маски из старой морщинистой плоти проступили лица совсем другие – молодые, волевые, собранные, решительные и с горящими глазами. Именно так в старые советские времена изображали на стенах зданий и метро горящих своим трудом рабочих.
Посидев немного на боковой лавке, я поглядел на холодную и пока только раз разожженную для теста бортовую печку, и поднялся, потянувшись к рюкзаку и винтовке. Поймав вопросительные взгляды, с успокаивающей усмешкой пояснил:
– Короткая разведка. От вездехода отойду не дальше, чем шагов на десять.
Так и вышло. Я провел на морозе почти час, хорошо обследовав склоны холма и избегая пользоваться имеющимся фонарем – потустороннего света колоссального Столпа мне уже вполне хватало. Мне удалось отыскать пару охапок промороженного валежника, а еще одну целую лыжу и пластиковую бутылку из-под газированного напитка. Поразительно… земной мусор добрался даже сюда – на иную планету. Впрочем, никакого стыда или сожаления я не испытывал – мы сюда не просились. Но бутылку я прихватил с собой. Вернувшись внутрь машины, сбросил валежник у печи и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.
– Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? – пробормотал он, присаживаясь у буржуйки – Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…
– Пусть будет прямо вот крепко заваренный – улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.
Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант – совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:
– Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.
Я пожал плечами и отдал бутылку ему:
– Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.
– Не экономные вы – посетовал старик, отставляя бутылку на столик – В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался – зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит – выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве ее приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.