Перекресток в центре Европы
Шрифт:
Проявления склероза пожилой пани все принимали снисходительно, вежливо и почтительно указывая ей на очередной неожиданный изыск в одежде или прическе. Она всегда очень удивлялась, ахала и немедленно устраняла досадную оплошность. Игривые предположения, что непорядок в одежде является следствием бурной личной жизни, всегда вызывали интенсивный клубничный румянец. После подобных замечаний, отвергаемых с кокетливым негодованием, у пани заметно поднималось настроение. Эти события служили всей кухне развлечением, а к пани Андулке относились, как к городской сумасшедшей. Она, в общем-то, была неплохой теткой, абсолютно безвредной и беззлобной, ну, может, несколько
– Дэйте уж мне покой! (Оставьте меня в покое), – было ее любимой фразой, и с легкой руки, самым ходовым выражением всего персонала.
– Оставьте меня в покое, – копировала скрипучие интонации Софа, когда пани Андулка особенно входила в начальственный раж.
«Пунктиком» начальницы были моющие средства. Она считала, что ее подчиненные слишком расточительно их используют, и всегда бывало трудно допроситься поменять пустой флакон. Пани выдавала их с таким видом, словно это была ее личная собственность. Она бесконечно их пересчитывала, ее душевное равновесие находилось в прямой зависимости от количества этих бутылочек. Она старательно прятала и перепрятывала свои сокровища, иногда намертво забывая, куда же пристроила их в очередной раз.
Однажды, по ошибке, вместо уксуса она влила в готовящееся блюдо изрядную порцию моющего средства. Ну, перепутала: поставила на место, где всегда стоял уксус свои ревностно оберегаемые бутылочки. И плеснула, не глядя. Пришлось срочно вносить коррективы в меню и сочинять на скорую руку что-то другое. Блюдо, покрывшееся непредусмотренными технологией пузырями, радостно вывалили в канализацию. К Юлькиному удивлению, ни у кого это не вызвало неудовольствия, все только посмеялись, а пан шеф ограничился тем, что строго погрозил изобретательной поварихе пухлым пальчиком из своего стеклянного чертога.
У пани была собственная система расходования этих средств. Она бесконечно их разводила, иногда до такого состояния, что первоначальный цвет еле угадывался. После подобных манипуляций средство наотрез отказывалось мылиться. За эти номера ей самой не раз мылил холку пан шеф. Мылил, правда, в своей манере: вежливо и корректно. Поэтому через некоторое время история с разведениями и перепрятываниями начиналась снова.
Юля, не знавшая, о таком трепетном отношении к сей драгоценной субстанции, как-то обратилась к начальнице с простой просьбой выдать ей новую бутылочку.
У пани Андулки немедленно разыгрался приступ экономности:
– Что? – ее физиономия моментально налилась свекольным цветом, – я только что дала тебе бутылку! Да куда же вы его деваете, пьете что ли?
Видимо она не утруждалась запоминать, кому из работниц что выдала, наверное, они все были для нее на одно лицо.
На вопли почтенной матроны тут же прибежала Софа:
– О, боже мой, я тебя не предупредила! – сказала она ошеломленно молчавшей Юле, – иди, работай…
Дальше Юля не расслышала, так как вернулась к моечному агрегату. Она оперлась о стенку, рядом с горой грязной посуды, и стояла, демонстративно сложив руки на груди, всем своим видом показывая, что ей нечем заняться. Причем намеренно стала так, чтобы ее простой увидел пан шеф. Очень хотелось, чтобы он изобразил изумление на своем лице, а она бы в ответ пожала плечами и указала пальцем на пани Андулку.
Через пару минут появилась Софа с моющим средством:
– Ты сама у нее ничего не проси. Если тебе что-то надо, лучше скажи мне, хорошо? Понимаешь, почему-то она реагирует только на жидкость для мытья. Можно расколотить кучу тарелок, часами не выключать воду и свет, разлить масло, молоко, рассыпать что угодно, даже закурить – ей до лампочки, а это, – Софа с подчеркнутым благоговением подняла бутылку, – это святое!
– Та-ак! – раздался торжествующий возглас, незаметно подкравшейся к ним пани Андулки, – стоило мне выдать вам бутылку, так вы тут уже тосты произносите! А ну, хватит болтать! Быстро, работать! Давай, давай!
– Ах, оставьте меня в покое! – отмахнулась от нее Софа и с достоинством удалилась.
На кухне постоянно хотелось пить. Вода из-под крана вызывала большие сомнения, поэтому Юля запасалась минералкой. Бдительная начальница сразу заметила, что эта русская украдкой прикладывается к какой-то подозрительной бутылке. А что может там быть? Тут пани Андулка не сомневалась ни секунды! Конечно алкоголь! Что же еще?
– Та-ак, что это у тебя? – строго спросила она, ловко выхватывая из Юлиного кармана пластиковую бутылку.
– Вода, – спокойно ответила та и протянула руку, – отдайте, пожалуйста.
– Вода, – с насмешливым сомнением повторила пани, – а вот мы сейчас посмотрим, понюхаем…
В это же мгновение рядом возникла вездесущая Софа:
– Что опять?
– Скажи этой… пани Андулке, – с угрожающим спокойствием сказала Юля, в последний момент воздержавшись от крепкого выражения, – что если она посмеет высморкаться в мою воду, я заставлю ее всю выпить на моих глазах, а откажется – волью ей в глотку насильно!
– Перестань, – бросила ей Софа.
– Я тут что, раб на плантации? Какое она имеет право брать что-то из моего кармана? В чем дело? – Юля энергично вскинула руку, чтобы отобрать свою собственность, но жест получился таким, словно она хотела отвесить оплеуху.
Пани начальница испуганно отшатнулась, уронив бутылку.
– Если эта старая кикимора, еще раз…
– Иди работать, – прервала ее Софа. Она подняла и сунула Юле в руки ее бутылку и повернулась к притихшей пани.
Юлька быстро отошла от них, демонстративно швырнув бутыль в мусорный бак.
– Ты что это себе позволяешь руками махать? – подошла к ней через некоторое время Софа, – я ведь тебя предупреждала, что Андулка с большим приветом!
– Ничего, в следующий раз не полезет.
Софа только покачала головой.
В другой раз Юля «повздорила» с одним из молодых поваров.
На кухне судомоек называли просто: «Эй, ты», ну, или «Эй, голка (девчонка)». Их имен никто не удосуживался запоминать, даже пани Андулка знала по имени только Софу. Помоцной силе было, видимо, все равно, но Юле это категорически не нравилось. Еще бы! Всю сознательную жизнь ее величали, как любого врача, по имени-отчеству, а тут… Понятно, что она не претендует на какое-то особое отношение, но имя-то выучить можно! И если она еще могла простить проявления склероза пани Андулке, хотя даже той после случая с бутылкой удалось, наконец, запомнить, как ее зовут, то поварам называть себя «эй, ты» она не позволяла. Когда к ней обращались подобным образом, она просто не реагировала, делая вид, что не понимает. Как-то им удавалось решить все и без нее, поэтому к ней просто перестали обращаться. Однажды Юлю окликнул один из молодых поваров, который появился здесь совсем недавно. Она шла по коридору в подсобку, когда услышала обычное: «Эй, ты», обращенное именно к ней, так как в коридорчике больше никого не было. Она привычно проигнорировала этот оклик. Однако «эй, ты» повторилось уже громче, потом у самого ее уха, наконец, чья-то рука схватила ее за плечо: