Перекресток
Шрифт:
— Долго — это не то слово, — согласился Антон, кивая, как послушный ребенок. — Ну, во-первых, дороги у нас, сами знаете, какие… но не это главное, я бы в городе был уже сразу после полудня, если бы не одно приключение…
— После полудня я только проснулась, — серьезно сказала Ника. — Ну, не томи, что там у тебя случилось? Не можешь без приключений?..
— Как бы это приключение нам всем не аукнулось, — сказал, понизив голос, Антон. — Уезд в блокаде…
…Это только в шикарных видовых фильмах главный герой, ну, или кто попроще, пусть и второго плана, но тоже — высокий, красивый и благородный, лихо оседлав мотоцикл, мчится по бесконечной трассе, ловя лицом встречный ветер, и испытывает от этого движения непередаваемое наслаждение. Попробовали бы режиссеры, да и сами исполнители ролей посидеть хотя бы часок в седле, не меняя позы, сосредоточив все свое внимание
Сосредоточившись на серой, полной неровностей ленте шоссе, стараясь во время заметить и объехать возможное роковое препятствие, будь то просто мелкий камешек или серьезная, сто лет не ремонтированная выбоина, Карев, чтобы не потерять концентрации и не впасть в некую нирвану однообразного движения, думал о Нике. Мысли о ней всегда возбуждали, придавали дополнительный тонус, беспокоили и тормошили.
Кем стала для него за полтора года знакомства известная своей раскрепощенностью, ну, или распущенностью, то ли актриса, то ли модель, то ли и то, и другое сразу, про которую в кругах снобов говорили, сморщив носы: «Та самая, которая…э-э-э-э…», и неопределенно водили в воздухе указательным и средним пальцами… Вместе они не жили, то есть, как говорят замудренные собственными знаниями юристы, совместного хозяйства не вели, хотя и встречались, и ночевали или дневали, в зависимости от обстоятельств, то в его, то в её квартирах частенько, а иной раз выбирались в гостиницы или санатории, на природу, бывали вместе в ресторанах, на некоторых полусветских приемах в салонах друзей и приятелей, которых у Ники оказалось гораздо больше, чем у вроде бы не менее известного и скандального романиста. И как-то незаметно, без особых внешних признаков задорная и хулиганистая блондинка, любительница поэпатировать «почтеннейшую публику» разного рода вполне безобидными, но не укладывающимися в рамки общепринятой морали и норм поведения выходками стала близкой и — настолько, что уже полгода спустя после их знакомства Антон перестал смотреть на других женщин. Нет-нет, смотреть-то он смотрел, даже иной раз с интересом, мог и поболтать на рискованные темы, потанцевать, хоть и не любил этот самый процесс, мог и поцеловаться, пообжиматься, как говорили во времена его детства, но — не более того. В постель Карева тянуло только с Никой. И хотя она никогда не говорила ничего подобного, как-то интуитивно Антон чувствовал, что с девушкой происходит нечто то же самое, и другие мужчины, как самцы, ей стали неинтересны. При этом и он, и она старательно делали вид, что совершенно не задумываются о будущем своих отношений, живя, как бы, одним днем, избегая при общении между собой слов о любви и прочих телячьих нежностях, но где-то в глубине души отчетливо понимая, что они просто нашли друг друга… наверное, еще и для того, чтобы вот сейчас известный романист Антон Карев летел по пустынной трассе на мотоцикле, одолженном для такого случая у одного приятеля, наматывал на колеса пятьсот с лишком верст, только для того, чтобы побыть несколько дней рядом с Никой…
Занятый такими вот мыслями и внимательным слежением за ближним к колесу полотном дороги, Карев чуток увеличил скорость на очередном подъеме — вся дорога шла по взгоркам и ложбинам, то взлетая на пару-другую десятков метров вверх, то опускаясь — и едва оказавшись на вершине, приметил далеко впереди, на следующем взгорке, умело оборудованный блокпост, перегораживающий трассу парой легких бронетранспортеров. Первой, инстинктивной реакцией Антона было желание немедленно прижаться к обочине, бросить мотоцикл и затаиться, понаблюдать за неожиданно возникшим на его пути препятствием, он даже вильнул было к краю дороги, но во время спохватился, что едет по совершенно мирной, пусть и не очень хорошо знакомой имперского значения трассе, с совершенно мирными намерениями, и прятаться от кого-то в такой ситуации было бы глупостью. «Может, какие учения у ребятишек, ну, или ловят кого», — подумал Антон, окончательно подавляя намертво вбитые в подсознание давно оконченной воинской службой рефлексы.
Но по мере приближения к заставе первоначально легкое волнение Карева не уменьшалось, несмотря даже на то, что он очень быстро опознал в бронетехнике начавшие поступать на вооружение еще в его бытность на службе легкие «парашютные» бронетранспортеры знакомой до боли камуфляжной окраски, приметил изредка мелькающие между броней фигурки в солдатских мундирах и даже чуток восхитился, как умело, грамотно были выставлены громоздкие машины поперек дороги: как раз в таком месте, где возможный съезд на обочины для объезда был максимально затруднен.
На его приближение — а шум мотоцикла это вам не пение лесных птичек, которое можно не заметить или просто не обратить на него внимания, увлекшись своими делами — никто на блокпосту не отреагировал до тех самых пор, пока Антон едва ли не уперся передним колесом своего «коня» в мощное, армированное, говорят, то ли вольфрамом, то ли керамикой колесо бронетранспортера. И только когда Карев сбросил до минимума обороты двигателя, почему-то не решаясь окончательно заглушить его, из-за приземистой, но очень внушительной вблизи машины вынырнул невысокий, молоденький солдатик.
— Стой! Вертай назад! — скомандовал он ломающимся все еще голоском и очень серьезно, без тени сомнения, взял наизготовку автомат, легким взмахом ствола указывая мотоциклисту, куда именно тому надо бы двигаться…
— А вот уж хрен тебе, «сопля», — резко ответил Антон, осторожно перебрасывая через седло затекшую в пути ногу.
Карев не хотел ни грубить, ни вообще как-то конфликтовать с неожиданно возникшим на его дороге солдатиком, но слова бывшего унтер-офицера парашютных войск вырвались автоматически. Только так он, как старший по званию и сроку службы, мог обращаться с едва-едва отслужившим полгода новобранцем своих же, пусть уже и бывших, но так и оставшихся родными войск. А полевой мундир парашютиста, пусть и второго срока носки, изрядно потрепанный и сидящий пока еще на пареньке, как на корове седло, Антон разглядел сразу же.
Чуть подрастерявшийся солдатик уже было потянулся одной рукой к простенькому шнурку, заправленному в нагрудный карман, обычно на таких шнурках висели сигнальные свистки, выдаваемые часовым, но неожиданно покраснел, как уличенный в онанизме школьник, перехватил покрепче автомат и крикнул, почти срываясь на визг:
— Вертай назад, хуже будет, стрелять начну…
И для пущей убедительности своих слов звонко передернул затвор.
«Вот дела… — с веселой злостью подумал Антон, наблюдая, как выбросился из патронника матово блеснувший медью цилиндрик с заостренным концом. — Так у него еще и оружие наготове… с чего бы это вдруг? не Лаос какой-нибудь здесь… вот интересно, хотя бы на предохранителе автомат стоит?..»
— Зови начкара, фикус домашний!!! — чуток подражая своему оппоненту, заорал и Карев. — Или хочешь до дембеля сортиры зубной щеткой драить?!? Устрою враз на счет «три»…
Антон, конечно, понимал, что услышанные из уст постороннего штатского человека привычные армейские словечки вряд ли помогут изменить незыблемую позицию часового, просто своими криками они неизбежно должны были привлечь внимание остальных парашютистов, наверняка распологающихся в бронетранспортерах или где-нибудь еще поблизости и сейчас потешающихся над стычкой первогодка с напористым штатским. И расчет Карева оправдался. Сперва послышалось гулкое в чреве бронированной машины кряхтение, покашливание и шмыгание носом, через пяток-другой секунд — бурное шевеление и невнятный мат, и только потом — мягкий, ловкий прыжок, касание подошвами земли где-то на противоположной стороне брони и хрусткое, сладкое потягивание. Как верно сообразил Антон, некто, облеченный должной армейской властью, мирно дремал, а заслышав шум, решил-таки покинуть свое убежище и вышел из бронетранспортера через боковой, обычно резервный, узкий и неудобный люк.
Проснувшийся начальник вышел из-за бронетранспортера совсем не с той стороны, откуда ожидали его появления и часовой, и Карев. «Ай, молодец, вот это я понимаю…» — успел подумать Антон, глядя, как вроде бы лениво почесываясь и приглаживая взъерошенные со сна волосы, сначала чуть-чуть, на четверть корпуса, а потом, вглядевшись хотя бы мельком в происходящее, и целиком, выдвигается из-за брони удивительно знакомая физиономия со слегка оттопыренными ушами, круглыми глазами и заметным шрамом пониже левого виска. Очень похожий на солдатский, потертый и заношенный мундир, берет под левым погоном, маленькие, зеленые звездочки на пестрой камуфляжной ткани…