Перекресток
Шрифт:
— Э-э-э… а-а-а… Фатей, что за посторонние на посту? — прочистив горло, строго спросил офицер, глаз не спуская с Антона, даже поясную кобуру расстегнул, вроде бы незаметно, во время почесываний и потягушек.
— Проехать мне надо, вот почему, — нагло опередив часового, заявил Антон. — А вы тут понаставили свои телеги, «рывки» хреновы… У нас что — очередная революция или просто веселый путч?
— Нехорошо говорите, господин хороший… — зло прищурившись, как бы спросонья, отозвался было офицер, но тут же широко распахнул глаза и неожиданно заорал: — Тоха?!!! Тох-тох-тох!!! Мать твою через два этажа с переворотом в центр мироздания!!!
Однако, вопреки законам
— Фатей! Фикус домашний! — вновь вскрикнул капитан, обернувшись к солдатику, который, видя такую задушевную встречу своего ротного с подозрительным, казалось бы, посторонним, взял автомат к ноге и отшагнул чуток в сторонку. — Хотя, нет, ты ж на посту… свисти разводящего, кто там сейчас? Прохор?
— Так точно, унтер-офицер Прохорской! — бодро, как и подобает новобранцу, отрапортовал солдатик, вытаскивая из нагрудного карманчика свисток.
И уже через минуту капитан распоряжался, обращаясь одновременно к Антону и подошедшему унтеру из сверхсрочников, обладателю необычайно пышных усов:
— Проша, плащ-палатку, два энзэ, посуду приличную — вот туда, к лесочку… Эх, а ведь мы с тобой последний раз лет восемь назад виделись, верно?.. ты тогда еще стриженным был, да? помню-помню… Проша, не забудь из моего отсека… бутылочку, ту самую… и поаккуратнее с ней, это тебе не гранаты… вот сейчас и расскажешь, как эти годы провел, а у меня — что: служба есть служба. Подъем-отбой, стрельбы-прыжки, лето-зима… что у нас там есть еще? огручики-помидорчики? И пусть маринованные, тащи… идем, Тох, идем, здесь пост, место не простое, освященное Уставом и традициями, а там — лесная полянка, только и всего…
— … и ты говоришь, что со столицы спиртного во рту не было ни капли? — перебила рассказчика Ника. — Ой, врешь, Карев, я тебя насквозь вижу…
— Кто о чем, а Ника — всегда за правду, — улыбнулся Антон. — Не пил, хотя, губы, каюсь, смочил, чтобы человека не обижать. А капитан Ликус все правильно понял, он всегда догадливым был, а тут — чего ж не догадаться…
— А в какой мы оказались блокаде? — задрала светлые, густые бровки девушка, возвращая разговор к главному.
— Если я правильно понял, в полной, — разъяснил Карев. — По дорогам, да и без дорог стоит восемнадцатый парашютный полк. Приказ внятный и непонятный, как обычно у военных бывает: «Всех впускать, никого не выпускать». Хотя, насчет «впускать» — это для красного словца… не будь на блокпосте Ликуса, и мне пришлось бы косогорами и буераками пробираться через заслоны…
— Имперские военные блокировали уезд? — недоверчиво переспросил Мишель, впиваясь взглядом в лицо романиста. — С какой это стати?
Вопрос совершенно неожиданно прозвучал совсем по-другому, будто скромный поверенный в дешевом костюмчике цвета «фельдграу» негромким, но внятным стальным голосом прогромыхал: «Почему я не знаю!?!»
— А много ли знает даже и ротный командир? — мгновенно насторожившись, осторожно ответил Антон. — Мне еще повезло, что наш мир так тесен, с этим парнем мы служили срочную в одном взводе… я вот после дембеля ушел в богемную жизнь, а он — остался в парашютистах. Теперь вот целой ротой командует, весь из себя такой важный, что даже и не узнал меня сначала… конечно, я — и волосы отрастил, и в коже весь, как какой-нибудь экстремист… или экстремал…
В-общем, по дружбе старой меня без лишних разъяснений пропустили и даже стрелять вслед не стали, хотя такой приказ по полку имеет, я Боре Ликусу верю. А подняли их ночью по тревоге и перебросили на границы уезда по срочному распоряжению аж Генерального Штаба, хотя, вряд ли кто и из полкового начальства распоряжение это живьем видел. Держат они до нового приказа блокаду — вот и всё. Настроение у офицеров, конечно, аховое, тем более, применять боевое оружие при попытках пересечения границы уезда с любой стороны им не просто разрешили, а вменили в обязанность. То есть, стреляй — не хочу, и тебе за это ничего не будет, только по головке погладят, да еще, может быть, конфетку дадут. И не подставляют их, такие вещи старые офицеры, тем более парашютисты, чувствуют еще до приказа. Тут все серьезно. Не игрушки какие…
Антон прервался, глотнул, на этот раз поменьше джина, достал и раскурил сигаретку, как-то непривычно застенчиво для него пуская дым в сторону от сидящей напротив Ники. Блондинка, оценив его жест, махнула рукой и сама потянула из пачки Карева сигарету. Оказавшийся, как обычно — к месту и кстати, Мишель щелкнул неведомо откуда появившейся у него в ладони зажигалкой.
— Вот так… съездили, пофестивалили, — задумчиво произнесла Ника, затягиваясь крепким, но вкусным дымком. — А почему же Андроний этот жирный ничего нам не сказал? Сам не знает?
— Думаю, не только Андроний… ни мэр, ни полицмейстер, ни губернатор ничего не знают, — с нехорошей задумчивостью в голосе сказал Мишель. — Да и большинство Имперского Государственного Совета то же, полагаю, не в курсе…
6
По узким коридорчикам, по старым, обшарпанным и крутым лесенкам и тесным переходам с этажа на этаж, по маленьким, захламленным костюмерным и просторным, для местных и заезжих звезд, гримеркам, по студиям, конторским, техническим помещениям небольшого городского телецентра хаотично, суетливо и бестолково перемещалась небольшая орда кое-как одетых, давно немытых, но во всю бряцающих оружием, по делу и не по делу дергающих затворы бывших люмпенов, недоучившихся студентов, разорившихся и обозлившихся на весь белый свет лавочников, а то и просто обыкновеннейших бандитов-налетчиков, примкнувших к «общему делу». Кто-то в душевном порыве давал выход своей ненависти, громя прикладом карабина дорогостоящую телевизионную аппаратуру, кто-то активно шарил по ящикам попавшихся на глаза столов и шкафов, разыскивая что-то более ценное, чем бесконечные деловые бумаги, завернутые в обрывки газет бутерброды, канцелярская мелочь. Некоторые из инсургентов вытаскивали из укромных закоулков и едва ли не за волосы стаскивали вниз, в подвал, в первые минуты налета укрывшихся по щелям сотрудников и сотрудниц телецентра. Отчаянно кричали грубо схваченные женщины, брыкались и кряхтели под ударами кулаков и прикладов мужчины, переругивались между собой анархисты-люмпены, вплетали умные словечки в матерщину бывшие студенты…
По затоптанному, в считанные минуты ставшему грязным, заплеванным и покрытым непонятным хламом полу, старательно перешагивая через лужицы разлитого кофе и кровавые сгустки — последствия разбитых чашек и носов — Анатолий Климовский, известный в подполье под кличкой Кудесник, с обреченным спокойствием и легким налетом философского равнодушия размышлял, ну, почему же так происходит — где бы ни собралось более полудесятка анархистов, будь это хоть и одни женщины, непременно образуется грязюка, мат, вонь и бардак в самом плохом значении этого слова.