Шрифт:
Феликс СУРКИС
ПЕРЕКРЕСТОК
Подберезовик был крепкий, плотный, на высокой, изогнутой у земли ножке, в светлых пятнах по черной шляпке. Толику нравилось даже его название обабок. Зацепившись свитером за куст, так что ветки пружинисто потянулись за ним, Толик продрался сквозь заросли, стал на колени, аккуратно подрезал во мху грибную ножку.
– Что вы нашли, дядя Толя?
– заставил его выпрямиться завистливый Лоркин голосок.
– Поганку...
– Толик усмехнулся.
– А ну покажите!
Толик
– Ничего себе поганка! Мне бы такую! А я вон хожу-хожу, только донышко закрыла. Так нечестно.
– Зато у тебя два белых. Хочешь, поменяемся?
– Ага, хитренький какой, дядечка Толечка! Чтобы мои толстопятики тоже к вам перешли?
– Ну и нечего задаваться, грибы хвастунов не любят. Иди лучше сюда, укуси черничку...
– Нетушки-нетушки, сами там, у муравейника, ползайте.
– Подумаешь, испугалась!
– А вот и не испугалась! Я, если хотите знать, даже комаров не боюсь. Уже тридцать три штуки прихлопнула. Нет, тридцать пять: вот сразу два попались. Сейчас запишу.
Лорка достала из-под куртки блокнотик, шариковый карандаш, поставила пару черточек в чистой клетке. Потом, вздохнув, опять взялась за корзинку:
– Дядя Толя, понесите, а?
– Выйдем из лесу - так и быть, выручу. А пока сама таскай!
– Тогда хоть спойте что-нибудь... Печору. Или про Отелло... Ой, а вы сыроежку пропустили!
– Я их не беру. Осторожно, тут болото, не зачерпни сапогами! Ступай по корням.
– Я застряла.
– Потому что ты нытик. Ну, смелее!
Толик прощупывал палкой качающуюся, залитую черной жижей тропку. В кедах хлюпало, однако шерстяные носки не давали ногам застыть. Лорке в резиновых сапожках все было нипочем, но она примолкла, несколько волосков выбилось из-под капюшона, и она их не поправляла. Остренький носик брезгливо морщился: здесь пахло гнилью, листья ивняка покрывала ржавчина, кое-где торчал мохнатый от старости и мха сухостой. Липкая паутина неприятно щекотала лицо, а летучие пауки, падая сверху, копошились в волосах, впивались в шею. От них долго зудело и чесалось тело.
– Дядя Толя, лес не любит людей?
– С чего ты взяла?
– Ну вот в парках белки не боятся брать сахар из рук, а в лесу ни одна не покажется. И еще там деревья прирученные. А здесь дикие, хмурые. Вроде задумались...
– У тебя фантазия как у наших предков. Древние считали, в каждом дереве по человечку живет. Срубишь дерево - загубишь живую душу. Из-за таких дремучих местечек и насочиняли сказок...
– Значит, про лес ерунду говорят?
– Конечно. Что здесь есть? Глухие деревья да комары. Пусто...
Толик размахнулся и гулко стукнул палкой по стволу березы.
– Ну на тропинку мы выбрались. Теперь строго по солнышку - и дома!
Вдогонку им зашелестели листья. Хрустнула ветка. Чуткая предзакатная сырость уже подстерегала лес.
Тьоу вздрогнула от удара по дереву и, выглянув, успела поймать краешек солнца. Она знала, что потом заболят глаза и кожа на лице будет саднить и искриться, и колющим нытьем ответит на перегрев фолль - складка термолокатора у горла. Она знала это - и все-таки на секунду раньше, чем следовало, оторвалась от шершавой березовой коры. Холодный багровый луч царапнул по глазам так, что виски заломило. Тьоу зажмурилась и не увидела, как солнце покатилось под горизонт.
Роса уже пала на траву, лес пробудился, синицы торопливо дотягивали обязательную вечернюю звень, и по своим извилистым путям поплыли тоненькие голоса запахов. Пахло мухомором, таволгой, мокрой паутиной, золой, а откуда-то издалека желтенький мотылек сильно звал свою подругу.
Тьоу отделилась от ствола, дунула вдоль ветки - послушать, как поворачиваются листья, - и тихо скользнула вниз. Из-за толстого корневища выглядывал, улыбаясь, заяц, которого она неделю назад вызволила из капкана. Лапку зайцу пришлось заговаривать, потому что шерсть, и кровь, и нервы - все в организме перессорилось между собой. Увидев ее, зайчик изо всех сил забарабанил по дереву.
– Поиграй, малыш, один, некогда. Тави сегодня очень заняты.
Заяц горестно опустил одно ухо.
– Иди-иди, нечего притворяться!
– Смеясь, Тьоу потеребила пушистый заячий загривок. Звереныш с поддельным ужасом заверещал и сиганул за куст.
День угасал. Юная тавья легко шелестела меж деревьев, не так больно и шумно для них, как это делают люди, даже идя по тропинке, а плавно и естественно отгибая каждую ветку вроде легкого ветра или змеи в траве. На холмике у Кривой Осины задержалась. Деревце монотонно покачивало листвой.
– Вставай, соня!
– Тьоу звонко шлепнула ладошкой по стволу.
Осина замерла. Над развилкой показалась славная заспанная мордашка Миччи.
– Я уже давно не сплю, - сказал Миччи, тщательно прикрывая рот. Так тщательно, что Тьоу тоже не удержалась от зевка.
– Веснятам рассказывай, может, они поверят. А мне тебя колыбельная выдала.
Осина прислушалась и перестала баюкать листьями тишину.
– Ну-ну, не ворчи!
– Миччи съехал по стволу, прихватил по дороге росы на пальцы, протер глаза.
– Грагги еще не били?
– Нет, но нам пора!
– раздалось у самых ног, и из-под валуна вынырнул худенький стремительный Зииц.
– Как спалось? Не жестко было?
– насмешливо спросила Тьоу.
– Ничего, спасибо.
– Муравьи не донимали?
– Да рыжие воевать соседей бегали, им не до меня было. А вот корень твоей осины целый день жужжал, в мою сторону пробивался. Припугнул малость. Она не жаловалась?
– Не помню, - неопределенно ответил Миччи.
– Нашел кого спрашивать. Ему и Грагги над ухом бухнут - не добудятся, пояснила Тьоу.