Переливание сил
Шрифт:
Больной уже вводят в вену наркотическое вещество.
Я одет, мне дают в руки инструмент с йодом.
Больная спит.
Я помазал йодом живот, накрыл простынями.
Мы готовы.
Анестезиологи тоже.
Больная приготовлена.
Началась операция. В животе, как мы и предполагали, кровь.
Удалось быстро пережать сосуды селезенки — кровотечение остановилось. Теперь мы в более спокойном темпе осмотрели все закоулки живота. Остальное все оказалось целым. Селезенку я убрал. Зашили живот.
Давление быстро поднималось и пришло к норме. Шока все-таки нет. Это хорошо, это
Я занялся лицом, одновременно привезли рентгеновский аппарат и стали делать снимок ноги.
По-видимому, все же женщина относительно молода. Лицо отмыли от крови. Рана оказалась длинной. Надо попытаться зашить покрасивее — рана на видном месте. Я стал зашивать атравматическими иголками. Это такие иголки, которые переходят в нитку. Нитка в них не вдевается, а просто после каждого стежка иголка выкидывается. Такие иголки применяются при особо тонких операциях, при сшивании сосудов например. Но лицо молодой женщины тоже вещь важная. Шрамы на лице украшают, как говорят, мужчину. А иная женщина и жить, может быть, не захочет с изуродованным лицом. Проблема лишь в том, что эти иголки для нас дефицитны и мы их бережем. Иголки эти жизнь иногда спасают, вернее, если их нет, мы можем не суметь спасти человека.
Но лицо молодой женщины!..
Я осторожно зашивал рану, стараясь брать кожу за самые края, чтобы потом рубец был, по возможности, менее заметен.
Наконец, я сделал операцию и немножко отошел полюбоваться своей работой.
Ничего получилось. Думаю, что рубец будет не очень заметен. Пришлось немного подравнять неровные края раны, чтобы лучше совпадали части кожи. В одном месте я выкроил лоскуты. Сделал по методу так называемых встречных лоскутов. Получилось, кажется, удачно. Я осмотрел лицо с одной стороны, потом обошел больную и осмотрел с другой. Потом стал на скамеечку и посмотрел сверху. Ничего получилось лицо. Жалко, что нет фотографии, — сравнить бы ее со вчерашним днем.
Принесли рентгеновский снимок. Перелом не требовал операции, можно было ограничиться гипсовой повязкой, что мы и сделали, пока больная была под наркозом.
Я сказал традиционное «спасибо» анестезиологам и операционной сестре и подумал, что, собственно, это я благодарю от имени больных, так как, уходя, они иногда говорят спасибо мне и почти никогда не ищут для этого анестезиологов и операционных сестер.
Чувствуется, что кончилась работа, — замечтался.
— Все! Слатали тетеньку.
Реаниматоры-анестезиологи тоже над нею хорошо поработали и говорят, что ее состояние сейчас совсем не внушает опасений и нет нужды класть ее в отделение реанимации — можно положить в палату, в наше отделение.
Я очень доволен. Во-первых, с тяжелой травмой легко справились, а стало быть, ночью с ней не придется опять заниматься, а если ничего особенного не будет, то и поспать удастся. А, во-вторых, я был очень доволен удачно заштопанным лицом. Я знал, конечно, что больная все равно не будет довольна. Ведь она же не видела свою жуткую рану, а потом, что ей, собственно, быть довольной: было лицо целое, а теперь штопаное. Когда еще рубец побелеет и станет незаметным!
Но это ее проблема, а со своей проблемой я справился: лицо, по-моему, даже сейчас красивое, я не знаю, какое оно было, может быть, сейчас красивее
Я размылся и, как говорится, «усталый, но довольный» пошел в дежурку записывать историю болезни и операцию.
Спросил ее фамилию у анестезиологов, но они тоже не знали — быстро схватили и повезли в операционную. Естественно, не до документов было. Теперь начинается стадия документации. История болезни должна быть в дежурке, а там все написано: и фамилия, и все, что выяснила служба «Скорой помощи» и приемного отделения. А историю болезни я узнаю по диагнозу. Другой такой травмы у нас сегодня еще не было.
Да. Вот в дежурке лежит история болезни с диагнозом: «Ушиб живота с повреждением внутренних органов. Внутрибрюшное кровотечение (?). Рваная рана и ссадины лица. Перелом левой голени». Да, это она. Фамилия — Горина. Звать — Татьяна Аркадьевна. Как интересно — Горина Татьяна Аркадьевна, так звали мою первую школьную любовь. Смотри-ка, и лет столько же, сколько и мне!
Ох ты! Да это ж она! Адрес ее работы! Она! Танька! Как же я? Это ж было давно. Больше двадцати лет назад!
Я работал электромонтёром. И учился в школе рабочей молодежи. Шутили — «вечерней молодежи». И учился плохо. Тогда учился плохо. А все мои товарищи учились в «детской» школе. И все наши знакомые девочки был из соседней женской «детской» школы.
Пришло то время, когда переходный возраст, по-видимому, заканчивался. Я тянулся к школе, к школьникам, к школьницам.
Мы учились в девятом классе. Параллельный нашему класс в параллельной женской школе («нашим классом», «нашей школой» я называл школу моих друзей, и по сей день друзей) организовывал свой классный групповой новогодний вечер. И кажется, а может быть, и нет, они пригласили наш класс. Не помню насчет вечера, но для приготовления зала к нему мальчики, безусловно, были приглашены. Нет, были мы и на вечере. Я вспомнил. У меня даже есть фотография.
Поскольку я монтер, то и место мое было на какой-то балке под потолком сцены, где я вел проводку к елке. Там же, на потолке, я развешивал какие-то украшения. Скудные были тогда украшения. Даже ваты не было. Во время этих приготовлений мне казалось, что украшением был я.
Еще бы — я сидел на потолке! Девочки-то туда боялись залезать. Они смотрели на меня снизу. Вернее, я смотрел на них сверху. Может быть, они и вовсе не смотрели.
Мне беспрерывно что-нибудь требовалось, и девочки прыгали на стол и тянулись ко мне, тянулись до меня с инструментом, украшением или веревкой. И чаще всех мне подавала, мне казалось, чаще всех ко мне тянулась Таня Горина. Поручение у нее, наверно, было такое. Я на нее смотрел сверху и видел ее не совсем обычный нос — уточкой. (Я все не совсем обычные носы называю «нос уточкой». По правде-то, я не знаю, что такое «нос уточкой».)
Мы работали целый вечер. С каждым часом росла моя радостная поросячья развязность. С каждым часом росла и потребность, нет, не потребность, росло желание, чтобы Таня Горина тянулась ко мне все чаще и чаще.
Она тогда была худенькая, верткая, быстрая. Тогда она была совсем не положительная. Тогда она была ни в чем не уверенная. Разве что детская положительность и уверенность — это не то, что взрослая?
Она вскакивала на стол и на цыпочках тянулась кверху.
А мне все чаще и чаще надо было что-то. И я кричал: