Перелом
Шрифт:
– Вы слишком неопытны. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы сами пришли бы к такому выводу. – Алессандро надменно на меня посмотрел и тут же потупил глаза, впервые за все время, что я его знал. – Поэтому, – продолжал я, – приходится идти на определенный риск, не поддаваясь на шантаж. В некоторых случаях нельзя поступать иначе. Надо только найти способ, при котором если и погибнешь, то не напрасно.
Наступила очередная долгая пауза, во время которой мы проехали Грэнхэм и Ньюарк. Пошел дождь. Я включил “дворники”, и они застучали по стеклу, подобно метрономам.
– Мне кажется, – угрюмо
Я улыбнулся, удивленный его умением тонко чувствовать и тем, что он не побоялся высказать свои мысли вслух.
– Вы правы, – согласился я. – Так произошло с самого начала.
– Мне это не нравится.
– Но вы сами виноваты. Выбросьте из головы мысль стать жокеем, и все уладится.
– Но я хочу быть жокеем, – сказал Алессандро, давая понять, что разговор окончен. Может, он был прав.
Мы молча проехали по мокрому шоссе еще десять миль, прежде чем он нарушил молчание:
– Вы пытались избавиться от меня.
– Да.
– Вы все еще хотите, чтобы я ушел?
– А вы уйдете? – спросил я с надеждой в голосе.
– Нет, – сказал он. Я поморщился. – Нет, – повторил он, – потому что вы с моим отцом сделали все возможное, чтобы я не смог пойти учеником в другие конюшни и начать все сначала. – Алессандро надолго замолчал, потом добавил:
– Да к тому же я не хочу уходить. Я предпочитаю остаться в Роули Лодж.
– И быть чемпионом, – пробормотал я.
– Я говорил об этом только Маргарет... – резко ответил он и осекся. – Значит, это она сказала вам о Холсте, – с горечью произнес он. – И поэтому вы подловили Карло.
Чтобы отдать должное Маргарет, я ответил:
– Она бы ничего не сказала, если бы я не спросил, о чем вы беседовали.
– Вы мне не верите, – с обидой в голосе заметил Алессандро.
– По правде говоря, нет, – иронически ответил я.
– Я не полный дурак.
Дождь еще сильнее стал заливать лобовое стекло. Мы остановились на красный свет в Боутри и подождали, пока воспитатель проведет по пешеходному переходу учеников школы.
– В письме вы упомянули, что поможете стать мне хорошим жокеем.., это правда?
– Да, – сказал я. – На тренировках вы ездите очень хорошо. Честно говоря, даже лучше, чем я думал.
– Я ведь говорил вам... – начал он, вздернув нос кверху.
– Что вы – гений, – закончил я, кивнув головой. – Слышал.
– Не смейте надо мной смеяться! – Глаза Алессандро зажглись яростью.
– Вам осталось только выиграть несколько скачек, доказать, что вы добились единения с лошадью, показать понимание тактики скачек и перестать полагаться на вашего отца.
Алессандро не выглядел умиротворенным.
– Полагаться на отца естественно, – упрямо заявил он.
– Я убежал от своего отца, когда мне было шестнадцать.
– Очевидно, он не выполнял всех ваших желаний, как мой.
– Совершенно верно, – согласился я. – Я желал быть свободным.
"Свобода, – подумал я. – Пожалуй, это единственное, чего Энсо никогда не даст своему сыну: люди, одержимые навязчивой идеей, как правило, ярые собственники. О какой свободе можно говорить, когда у Алессандро нет своих денег, он не умеет водить машину
* * *
На ипподроме все без исключения отнеслись ко мне крайне доброжелательно, наперебой помогая советами и делясь информацией, так что к концу дня я уяснил, что мне следует (и не менее важно – не следует) делать в связи с тем, что я заявил Горохового Пудинга на приз Линкольна.
Томми Хойлэйк, ухмыляясь во весь рот, высказал свое мнение в нескольких словах:
– Заявить, подседлать, прийти первым и на всякий случай подождать, пока объявят победителя.
– Вы считаете, у нас есть шанс?
– О, конечно, – ответил он. – В пробегах на скорость выиграть может любой. Каприз богов, знаете ли, каприз богов.
Из этого я заключил, что Томми еще не пришел к окончательному выводу после испытаний: хорош ли Лан-кет или плох Гороховый Пудинг.
* * *
Я повез Алессандро в Ньюмаркет и по дороге спросил, как ему понравились скачки.
Он мог бы мне не отвечать, потому что в течение дня я изредка видел его лицо, на котором попеременно отражались то зависть, то гордость. Он был явно счастлив, что все принимают его за жокея, и неистовствовал, что не участвует в открытии сезона. Взгляд, который он бросил на победителя скачек учеников, напугал бы гремучую змею.
– Я не могу ждать до следующей среды, – сказал Алессандро. – Я хочу начать завтра.
– Мы не подавали заявок до следующей среды, – спокойно ответил я.
– Гороховый Пудинг! – яростно выкрикнул он. – В субботу!
– По-моему, этот вопрос мы уже обсудили.
– Но я хочу.
– Нет.
Алессандро раздраженно заерзал на сиденье. Вид скачек, с их звуками и запахами, возбудил его до такой степени, что он с трудом заставил себя замолчать. То мимолетное понимание, которого я добился по пути в Донкастер, испарилось, как дым, и половина дороги домой тоже пропала даром. Только когда Алессандро немного успокоился и мрачно откинулся на спинку сиденья, я задал ему вопрос:
– Как бы вы провели скачки на Пуллитцере? – Он мгновенно выпрямился и ответил так же откровенно, как после испытаний:
– Я посмотрел его прошлогоднюю скаковую карточку. Пуллитцер, как правило, приходил третьим, четвертым или шестым. Он скакал первым почти до финиша и сдавал лишь на последнем фарлонге. В учебниках говорится, что при жеребьевке лучше всего вытаскивать первые номера. Буду надеяться, что мне достанется один из них, а затем постараюсь хорошо взять старт и расположиться как можно ближе к канатам или, по крайней мере, чтобы сбоку от меня было не больше одной лошади. Я буду вести скачки не быстро и не медленно, не дальше чем на два с половиной корпуса от лидера, и постараюсь не вырываться вперед до самого финиша. Думаю, припустить лошадь надо не раньше чем ярдов за шестьдесят, а выйти на первое место ярдов за пятнадцать до финишного столба. Мне кажется, Пуллитцер не проявляет всех своих возможностей, когда ведет скачки, поэтому мне не хочется скакать первым.