Перенесение на камне
Шрифт:
Антоша таки освободил свои волосы от рук священника и опять глянул на изображение на стене.
– Да вранье все это, – устало сказал Антоша– на камне...
– Вот чего здесь нет, так это вранья– старухин грозный гнев послышался Антоше в этом ответе.
– Ну, да, кругом вранье, а у вас нет?
– Кругом вранье, а у нас нет! Нужды нет во вранье, коли они здесь с нами, – священник кивнул на стену и на икону Вседержителя.
– Как это нет нужды? Охмурить да деньги содрать.
– И много я сейчас с тебя спрашиваю денег за охмурение, много ты их принес?
– А вот, когда охмурите, тогда, может, и принесу. Вон, богатство у вас
– На их. А скажи-ка мне, можно ли вообще кого-нибудь охмурить? Чего это вдруг задумался? Да можно, конечно. А что для этого нужно? Да– обещать! Обещать, обещать с три короба! "Тащите ваши денежки в концерн "МММ", будет в мильон прибыли! Потащили, притащили, по носу получили. Охмурить, значит обещать дорогую вещь по дешевке. Ну, и ,естественно, надуть. А я, охмуряя тебя, ничего не обещаю, никакой в мильон прибыли. И ничего от тебя не прошу.
Я предлагаю обмен. Да и не я, а вот Он, – священник простер руку в направлении иконы Спаса Вседержителя и Антоша невольно тоже перевел глаза на взыскующие очи Царя царей, – через меня. Вот уже тридцать лет, с тех пор, как служу, Он мне приказывает, ибо я раб Его добровольный, чтобы я от Его имени предлагал обмен. Вот я предлагаю тебе. Баш на баш. Помажем без понтов! Ты Ему – свои грехи, всю грязь твоей совести – Он тебе – Царство Небесное... Что вздрагиваешь? Может, совесть у тебя чистая?.. Да вот, смотри, вот тут некоторые из охмуренных, вон, видишь, седой, старый... да, который с палочкой. На лоха, по-моему, не похож, чувствуешь, сколько силы в нем?
– Чувствую, – прошептал Антоша.
Старик, действительно, впечатляюще выглядел – взглядом птицу сшибет, рукой подкову разорвет. Старик стоял перед каким-то металлическим столом со вделанными в него маленькими подсвешниками. Все они были пусты, из одного только торчала горящая свеча, освещавшая лицо старика. Старик что-то шептал. Взгляд его был совершенно отрешен. И в то же время страшно сосредоточен. Нет, ни мыслью, ни созерцанием, ни воспоминанием был занят старик, но чем-то таким... таким грандиозно важным для себя, что Антоша, когда вгляделся в него все забыл, только глядел во все глаза. Никогда еще в моей жизни, ни у кого с кем он соприкасался, не видел он такого лица. Старик был занят, он не просто, стоял, он был занят каким-то деланьем, которое не мог ни понять, ни языком выразить Антоша.
– Что это? – спросил Антоша. Он так и сказал "это", а не "что он делает".
– Это – молитва, – ответил священник, – он молится. В 43-ем году, когда наши войска форсировали Днепр у Киева... ты видел Днепр у Киева?.. Другого берега не видно. На самой середине бревно его перевернуло и он оказался в воде. В шинели и в сапогах. Ноябрь месяц. И он доплыл.
– Но это невозможно.
– Конечно, невозможно. Но он тогда взмолился в воде. Впервые в жизни. Только и успел сказать: "Господи, помоги!" и ко дну пошел, захлебнулся, намок, да и холодюга жуткая. Сам рассказывал, что будто кто за шкирку его – р-раз и на поверхность выкинул. Стал барахтаться, а за шиворот так будто и держат его. Так и добарахтался. Он ведь тоже Антон. Тут, считай, треть прихожан Антоны, придел у нас Антония Римлянина. Думаю, что сам он и дотащил нашего Антона до берега, как когда-то его самого Господь на камне от злодеев сюда, на берег спасения, на Русь святую...
– А чего?.. О чем он молится?
– А это он у кануна стоит, где мы мертвых поминаем. Жена у него недавно
– А чего за покойников-то молиться?
– А вот, когда помрешь, тогда узнаешь! Что б тот, кто умер, оказался бы в том самом Царстве Небесном, которое я тебе только что в обмен на грехи твои предлагал. И самое страшное для человека – если он не оставил по кончине своей ни одного молитвенника живого о себе, ведь за себя молиться умерший уже не может.
Сразу вспомнился Антоше его недавний друг. Знает он и родителей его и остальных родственников – ни у кого из них и мысли не возникнет стоять вот так перед кануном и просить для умершего какого-то Царства Небесного.
– Ну, а все ж таки, отец Антоний, – впервые Антоша назвал священника по имени, – Царство-то это, которое на обмен, оно где вообще? Глянуть бы, пощупать.
– Вот Он, Вседержитель, Основатель и Царь этого Царства, и книге, которую Он подарил людям, Евангелие называется, вот там Он сказал, что Царство эту внутри нас начинается.
– Чудная геометрия получается. – Антоша усмехнулся. – Царство Небесное, а внутри меня. В кишках, что ли?
– А у тебя что, внутри кишки только?
– Нет, еще печень, селезенка, легкие, желудок, а в нем – желчь!
– Грамотный. Желчь, я вижу, у тебя не только в желудке. А там еще и душа, которая уже вон как изгаляться научилась. Что ж, по твоему, чего не пощупаешь того нет? А совесть, основа души, и ее что ли нет?! Чего это ты все вздрагиваешь, когда про совесть речь заходит?
– Так, ничего.
– Ничего? Думаю, что очень даже "чего". Ладно... Ну, а Америка есть?
– То есть как? Конечно, есть.
– Это где ж это есть? Ну-ка, дай пощупать.
– Чего?
– Да Америку, вот чего!
– Да как же?
– Да так же. Раз не могу ее сейчас пощупать, так и нет ее.
– Да Америку сколько людей видели.
– И Христа много людей видели.
– А космонавты летали – не видали!
– Низко летали.
– Да вон. Америку по телевизору каждый день показывают.
– Это не Америка, это какие-то бегающие картинки в ящике. За шнур дернул – и нет Америки!
– Да, ну есть же она! Туда и слетать можно.
– Слетать? Ну, лети. Чего ж не летишь? То-то, чтоб туда слетать, надо кучу разрешений от разных чиновников получить, 100 порогов обить, прорву всяких заявлений-биографий написать, сколько раз из разных кабинетов выгнанным быть – де не то, и не так сделал, все нервы истрепать, уйму денег заплатить, визу, наконец, получить, на самолет сесть, да еще и долететь надо, а то ведь и в океан свалиться можно... И все это что значит? А то значит, что это ты по-тру-дил-ся! Чтобы увидеть-то... Вот так и Бога – увидеть чтобы – потрудиться надо! Только труд другой. Вот он, Антоний Римлянин, покровитель наш, он потрудился. Доб-ро-де-ланием! Лохов искал не для того, чтоб объегорить, а свое последнее отдать, утешить и защитить. Чистые сердцем и совестью – Бога увидят. Ишь, ты, опять вздрогнул. Ну, ладно. А ты просто поверил учебнику географии, что Америка есть, поверил, не летая. Поверил! На вере вся жизнь держится. А жизнь вся на Боге держится. Ну, скажи, такой вот храм-красавец, диво-дивное, зачем бы строить, коли нет Его? Охмурять, чтобы деньги сшибать? Ой, не то! Ой, не так! И сам ведь это чувствуешь, хотя все время рожу свою воротишь. Очень не ожидал Антоша услышать из уст о. Антония это "рожу" и даже рот открыл от удивления. О. Антоний же, не обращая внимания, продолжал.