Перепелка — птица полевая
Шрифт:
«А, может, зря ее укоряю? Зашла бы, сама призналась. Дела, видать, задержали, — попыталась оправдать сноху Окся. — Разве Настя плохой человек? Детей подняла, оба внука в институте учатся. Вадиму тоже плохих слов не говорила». Дошла до «Жигулей», мягко сказала:
— Магазин, сноха, закрыт. Идемте с Галей — яичницей вас угощу.
— Я тебе, мама, гостинцы привезла, о еде не беспокойся. Вот подождем немного, придет ухажер и поедем, — сказала Настя и подмигнула Гале. Та расхохоталась.
Баба Окся не поняла сноху и поэтому проворчала:
— Тебе уж и слово не скажи!
Галя
— Это мой жених, баба Окся. Он русский, не говорит по-эрзянски. Так, Юра?
— Я руз, я руз, — приветствуя старушку, дружелюбно улыбнулся незнакомец. Он был высокого роста, статный. Казалось, от него веяло открытостью и добродушием. С такими людьми легко и просто общаться.
— А я, сынок, мать Вадима Петровича, — садясь в машину, кичливо сказала Окся.
Гости долго не задержались. Юра спешил куда-то, снохе тоже, видимо, было неприятно от вида неказистого домика.
Проводив гостей, Окся распорола наволочку, засунула в мягкий пух руку, покрутила ею — ой! — деньги как в воду канули…
С самого утра у Казань Эмеля болел живот. Один раз вышел во двор, второй — все равно урчит. И голова тяжелая с похмелья. Вскипятил чай из сушеной черемухи, опоростал две кружки, но и это не помогло.
— Эх, варака11, как не вовремя летаешь! — начал он ругать жену, хотя хорошо знал, что та в это время моет полы в правлении.
С расстройства Эмель посмотрел в зеркало, висевшее на стене. Его недавно привезла из Саранска дочь Зина, — рот приоткрылся: перед ним стоял совсем не он, Емельян Спиридонович, а взъерошенный зверь! Лицо и глаза опухшие, волосы стоят дыбом, нос с солоницу и ворот рубахи в грязи.
— Ни-и-шке, это что такое? — вскрикнул от удивления старик.
Вчера глубокой ночью, когда он уже вздремнул в гараже, к нему заходили Бодонь Илько и Цыган Миколь. Не с пустыми руками — три бутылки приволокли. Эмель знал: цыган с городским другом поставил новый дом Киргизову. Днем старик их встретил в кузнице, где Судосев смастерил ему дверные петли.
Вдвоем они, как ржущие мерины, с ведра не опьянеют. А вот он, Эмель, со старой головой все перепутал. Хорошо, что домой дошел, в этакую слякоть ноги бы до Суры довели…
«Хоть рюмочку поднесла бы, больше не надо, — вновь упрекая жену, про себя подумал он. — Держит ведь, только куда спрятала, и черт не знает».
Зашел на кухню, перерыл все полки, в холодную печку нос совал — хоть умри, но, кроме конопляного масла, ничего нету.
«У-у, старая кобыла, лица бы твоего не видел. Все вы, вся ваша воронья семейка, одинаковы», — еще больше рассердился старик.
Потушил свет — на улице было уже светло. Прилег на лавку, прижал живот подушкой — чуть-чуть полегчало.
Старик вновь вспомнил Миколя. «Почему третью неделю шляется по селу?» — с недовольством подумал о цыгане.
И в самом деле, после города Миколь вначале спал у Рузавиных, после с Олегом пошел к Митряшкиным, сейчас в соседнем лесничестве. Жить-то живет, да из Вармазейки не выходит. И то сказать: разве это цыган? Цыгане — о-о! — Эмель сам их видел. Они над раскаленными железками
И другого тоже не может понять старик: почему Миколь дважды спрашивал о Зине? Что-нибудь хочет у нее стянуть? Только что у дочери своруешь? Пустую квартиру? Сколько зятьев приводила и со всеми разошлась. Этот, говорит, слишком маленький, у этого подбородок толстый, у того… Кажется старику: не столько Зина выгоняет мужиков, сколько те сами убегают. Кто возьмет на свою шею чужих детей? Приходили поспать — и всё…
Старик вновь подумал о Миколе. И вот почему. После того, как сгорела конюшня, Эмеля поставили сторожем в гараж. В нем — вся колхозная техника. Знающие ее цыгане не только коней — машину вырвут из рук. Миколь, может быть, только из-за этого и заходил к нему? Днем приглядится, приметит, а ночью сядет за руль и — ищи ветра в поле!
Характер цыган Эмель хорошо прочувствовал на своей спине. Давно это было, еще перед войной, когда с Филей Куторкиным ездили на базар в Алатырь. Продали там десять мешков овса, поели в столовой и — домой. В дороге немного глотнули вина. Когда алкоголь доходит до мозгов, путь всегда короче. Так вышло и с ними. И глазом не моргнули, как доехали до Сега-озера. Словом, до Вармазейки осталось всего ничего — с полкилометра. И здесь как раз они… цыганочки. Вышли из шатров-шалашей (утром, когда Эмель с Филей ехали на базар, здесь их не было) и давай им гадать-ворожить. Затем в шатре вином угощали. Здесь, откуда ни возьмись, появились их злые мужья. И расспрашивать не стали — откуда, зачем — давай пороть кнутами. Пришлось не только деньги дать — лошади чуть не лишились.
Сейчас вот и Цыган по селу таскается… Себя так и представил: Миколем, говорит, зовите меня, а не как-нибудь по-другому. Бойкий парень — старыми зубами не сгрызешь. Вон у него передние как блестят: пуд золота на них расплавил.
У Эмеля, как и прежде, живот крутило. Кишки, прах бы их побрал, урчали не переставая. «Отчего же это так, не от капустного ли рассола?» — пришла в голову старика неожиданная мысль. Рассол стоял на столе в банке, в нем плавали капустные листочки. Недавно, как только проснулся, взял да и выпил до дна.
И вот тебе… Эмель вновь побежал на улицу. Здесь из-под крыльца выскочил Дружок и, виляя хвостом, преданно смотрел на хозяина. Умный, чертяка! Всё понимает. Вот и сейчас будто спрашивал взглядом: «О чем переживаешь?» Потом неожиданно с визгом рванулся в сторону бани.
«Куда, окаянный, зовет меня? Не запах ли самогонки учуял? Давай посмотрим», — застучало сердце у старика, и он поспешил за псом.
Тот прыгал на трех ногах. Переднюю, левую, волочил скрюченной под брюхом.
«Не в свое корыто, видать, залезал или же кто-нибудь палкой саданул, — подумал Эмель. — Ни-че-го, боль у собаки, как мое похмелье: глотну глотка два — отойдет». Сколько раз такие «хождения» его выручали! Бывало, спрятанную бабкой самогонку вытаскивал даже из-под навоза.