Переписка 1992–2004
Шрифт:
Славянский (я не ошибся в фамилии?) [10] прислал мне письмо с угрозой («я пожалею скоро») и обиженное, хотя там же зачем-то хвалит меня за мои переводы (?!). Я ему ответил, сказав честно, что меня огорчило его читательское мнение, что мое письмо в «НМ» «бездарно», но все равно я благодарен ему за отзыв, какими нас вообще редко балуют — и что сам разбирать его статью не мог, не уловив главного: как это он пишет, что поэзия всех приводит в «гармоническое движение»? Статистическое большинство начинает наоборот открыто или про себя глумиться, о том же говорит и его письмо. В конце концов я желаю ему успеха, и это понравилось Ольге. — Вы видите, я пишу Вам в нетерпении без особого дела, просто от суеверного страха, что Вы так в Риме и останетесь. — Мне очень нравится эта правда, которую Вы говорите о Пушкине, что его драматургия, критика, историография (! особенно! это чистого тона просто никто не принял у нас и не понял, все ударились в горячку «исправлений»!), письма не имели продолжения. — Кстати, из наших писем я не думаю, что можно что-то извлечь для НЛО, все неизбежно будет встроено в жанр, т.е. если они спокойно дадут страниц 100 для того, чтобы можно было давать полные тексты, — но этого мы сами не захотим. Что возможно: что мы действительно возьмем себе намеренно темой, например, читать какое-то время подряд новые журналы, не так уж долго, словно выглянув в окошко на двор ненадолго.
[10]
Николай Славянский (псевдоним). Речь идет о его разгромной статье в «Новом мире», посвященной моим стихам. В.В. ответил на эту статью, но его ответ не был опубликован.
[11]
Франсуа Федье (Francois Fedier) — французский философ, переводчик М. Хайдеггера и Фр. Гёльдерлина. «Похвала поэзии», которую он начал переводить с французского подстрочника В.В. Бибихина, вышла в переводе Жислен Барде.
Прошу Вас, передайте от меня поклоны Сергею Сергеевичу [12] , скажите, что мое отношение к нему такое же точно, как 30 (!) лет назад, когда я сидел завороженный на его лекциях по эстетике отцов Церкви, — и Константину Борисовичу Сигову тоже, с теми же мыслями, что мое удивленное и восторженное отношение к нему никогда не переменится. — С пожеланиями счастливых встреч в Риме, с надеждой увидеть Вас в Москве уже 4 или 5 июля, с поклонами от Олечки —
В.
[12]
Аверинцеву.
[Из Рима, 2.7.1996]
Дорогой Владимир Вениаминович
Che peccato che non `e qui! [13]
mi spiace tanto, davvero!
Пишу Вам эту записку, пьяная fisicamente, anche moralmente (так выражается автор книги, которую я перевожу, про Fuga mundis [14] ). В конце дня, когда мы встречались с Папой [15] . Что сказать: он понимает все. Miracolo!
Спасибо Вам за письмо. Я Вас так люблю, и Ольгу, и деток. Пия Пера (автор итальянской версии «Онегина») шлет Вам открытку из своей родной Луки [16] , где мы о Вас говорили, и мальчикам Вашим приобрели плавательную черепаху (надеюсь, довезу).
[13]
Как жаль, что Вас тут нет! Мне в самом деле жаль! (ит.)
[14]
«физически, а также морально». Речь идет о книге Т. Шпидлика «Восточнохристианская духовная традиция», в которой я переводила главы о видах монашеской аскезы.
[15]
Речь идет о «Соловьевских встречах» у Иоанна Павла II.
[16]
Надпись на открытке с видом Лукки (S. Michele, Sec. XIII): «Lucca, 22.6.96. Владимир Вениаминович, мы с Ольей очень о Вас беседовали — может быть, мы когда-нибудь встретимся — вот архангел Михаил, который нас похранил в городе Лукке — Пора, пора! Всего хорошего Pia Pera».
Несмотря на то что Рим мне дом родной, скоро я вернусь (не знаю пока числа, может быть, 8 июля, а может, через неделю еще).
Простите за каракули!
Поздравьте Ольгу с окончанием (ее просьбу я исполнила до отъезда).
Не болейте, пожалуйста.
Целую Рому, Володика, Олега, Ольгу и Вас.
С нежностью
Ваша
О.
Посылаю Ольге подарок от Папы, четки [17] .
Азаровка, 28.7.1996
[17]
Вложена открытка «CITT`A DEL VATICANO — Guardie Svizzere all’ Arco delle Campane», с надписью ОАС: «В эти ворота мы сегодня входили». Вложены еще открытки: «SACRE GROTTE VATICANE Veduta generale della “Confessio Sancti Petri”», «PARIS, Montmartre, Au Lapin Agile», «SUBIACO — Sacro Speco — (Sec. XIII) Il primo ritratto di S. Francesco d’Assisi».
Дорогой Владимир Вениаминович,
я жду, что Вы, как собирались, навестите нас на днях — и наконец я увижу Ольгу и мальчиков (очень соскучилась), и при этом берусь писать письмо. Я читаю Ваше, полученное в Риме, и вновь думаю: какое счастье, что мы знакомы — и для меня поучительное счастье: помнить о вашей (Вашей и ваших) постоянно живой жизни — плодотворной в гётевском смысле.
На Ольгин день слепой Вадим, которого мы провожали, исповедовался, и очень громко, так что мне, ожидавшей очереди, было поневоле слышно: «Грешен в неисполнении евангельской заповеди: “Продай имение и раздай нищим”». — Ну, это потом, — спокойно сказал отец Димитрий, — а пока… — и тут они заговорили тише. Со мной он был милостив — как всегда? нет, не всегда.
Здесь в Азаровке
[18]
Речь идет о жизни в Centro Aletti, задуманном как место встречи восточной и западной традиции христианства. Постоянные насельники этого центра — преподаватели Папского восточного института (Istituto Orientale).
6.8.1996
Теплые дни прошли, похолодало, а Вы не появились. Я надеюсь, не из-за чего-нибудь плохого.
Вчера был сороковой день Никите Ильичу [19] , и я знала, что собираются в Ясную Поляну, где его похоронили. Но из Азаровки, которая на полдороге в Ясную, мне выбраться невозможно. Жаль.
Теперь мне стыдно, что я написала Вам то письмо. Извините. Нельзя, наверное, вмешиваться в чужие экзамены…
Кстати, в Риме я сказала Сергею Сергеевичу, что, по-моему, самую серьезную мысль содержит — во всей нашей книжке — Ваш отклик. «Я не могу сказать, что это за мысль, — ответил Аверинцев. — Вероятно, я слишком глуп, чтобы понимать Володины писания в целом. Мне очень нравятся кусочки, которые я понимаю, но целого никогда не могу схватить». Я рассказала ему, что среди видов «побега от мира», о которых я переводила, есть и такой: ксенитея, добровольная жизнь в чужих стр анах. Он оживился: «Видимо, это и есть моя жизнь теперь, ксенитея». У кардинала Ратцингера он не сразу смог назваться (нужно было быстро представиться профессионально) — и потом объяснял, как его смущает этот вопрос. «Нужно начать с того, что была такая страна, Советский Союз, где некому было делать множество вещей. И это множество вещей я делал; вероятно, хуже, чем требуется… И назвать себя, как другие, — “специалист по агиографии” и т.п. не могу…» Этот момент разрыва с прошлым, ухода прошлого часто появляется в его словах. Я читала там по-итальянски его сочинение о христианской ценности брака, написанное не как ученый обзор богословия брака, но из личного опыта. […] Если бы я была сторонницей свободной любви, такая похвала браку меня бы только утвердила в этом прискорбном мнении. Книжка о богословии брака называется «Ребро Адама», «Costato d’Adamo», и состоит из двух частей: упомянутого сочинения С.С. и общего обзора темы иезуитского ученого. Между прочим, мне очень нравятся молодые стихи Ахматовой с таким живым опытом этого ребра:
[19]
Н.И. Толстому.
…………………………………………….
из ребра твоего сотворенная,
как могу я тебя не любить?
И когда замираю, смиренная,
на груди твоей снега белей,
о как бьется оно, вдохновенное,
сердце, солнце отчизны моей!
Чье это сердце? А С.С. толкует «в плоть едину» совсем не так, как-то по-немецки… В Евангелии, в противопоставлении «отцу и матери», брак выглядит как предельная свобода, правда? Забвение свободы. «Сердце, солнце отчизны моей». За границами такой отчизны — ксенитея. Но у Ахматовой это писано не про законный брак (кажется, посвящено Недоброво).
Позавчера за мной заехала Анюта [20] и увезла в Поленово. Там был детский спектакль и все, как прежде и почти как в прошлом веке. Хорошо бы когда-нибудь привезти туда, на спектакль Ваших мальчиков. Там, бывает, участвуют и ровесники Олега. Кстати, большой спектакль назначен на 24–25 августа. Я уверена, они были бы рады Вашему приезду.
Пожалуйста, передайте мой нежный привет Ольге. И поцелуйте Рому, Володика и Олега.
Храни вас всех Господь.
Ваша
[20]
А.И. Шмаина-Великанова.
О.
Москва, 14.9.1996
Дорогая Ольга Александровна,
Ваше присутствие, разговоры с Вами, Ваши письма действуют на меня, как, наверное, настоящие лекарства на людей, которые их принимают (я медицинских никогда и никаких): бесцветно, безвидно и незаметно все исправляют эффективно и без эффектов. И еще я кажется догадываюсь: Вы любезны ко мне от боли, от усталости от человечества (посредственности), радуясь всякому, кто всерьез не любит посредственности и хочет вырваться из нее. — Ваш текст о Бродском на 6 страницах — это сжатая энциклопедия о нем или обстоятельный портрет; как обычно, Вам удалось написать компактно, сказав в малом собственно все. Это и есть, наверное, собственно письмо: в каком бы объеме не пиша, сказать целое? Тогда объемность, длина приобретают другую полноту: не суммы деталей, а орнамента, музыки, молитвы, архитектуры, скульптуры под открытым небом (как в Древней Греции). Вы не говорите почти ничего о технике Бродского, о его искусстве, не входите в разборы, и правильно делаете: явно нобелевский лауреат, как многие поэты, многое умеет. Вы говорите о первых решающих движениях воли, человеческого существа, принятия или отталкивания Целого (тут мне вспомнилось, что Ваше имя этимологически то же слово, что «целое»), добра-зла, зная, что этим все всегда определяется в жизни или в искусстве (жизнь, которая не стала искусством, зачем? она не самостоятельна, она должна ждать, когда о ней подумают и скажут). Мира с миром или просто мира у Бродского нет, есть зоркость, тоска, ум. Бог его как бы коснулся, не повернувшись к нему лицом, не успокоив. — И я невольно снова, как и вообще часто, думаю о том, что дает Вам право и обязывает так говорить, как в Швеции о Бродском: Ваше продолжающееся незаметное стояние в славе — говорю как «в слове», в слышании, и это противоположно телевизионной славе. Такая вот открытость и дает Вам дарить, и делает Вас подарком — как например для моей Ольги, которая только в Вас, но не в близких даже, видит внимание прямо к ней.