Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Попрошу Вас, друг мой, послать мне бюджетную сумму по следующему адресу: С.-П етербург, Большая Морская, на углу Невского проспекта, в музыкальный магазин. Осипу Ивановичу Юргенсону. Я принужден дать Вам этот адрес, а не мой собственный, так как, будучи в зависимости от Анатолия, я еще не знаю, где придется там остановиться. Но будьте уверены, милый друг, что петербургский Юргенсон ничего не знает и не будет знать про мои отношения к Вам.
Если это не затруднит Вас, то я бы попросил прислать мне разом февральскую и апрельскую бюджетную сумму. Простите мне мою безалаберность, но я признаюсь Вам, что сильно нуждаюсь в деньгах, и поэтому решаюсь-просить Вас прислать мне такую большую сумму разом. Зато летом опять буду поневоле бережлив и экономен, ибо в Каменке некуда девать деньги.
Я сейчас же
Спасибо Вам, дорогая моя, за все, за все. Господи! что бы я был за несчастный человек, если б Вы не оказывали мне и нравственную и материальную поддержку!
Ваш бесконечно благодарный
П. Чайковский.
327. Чайковский - Мекк
С.-Петербург,
26 января 1881 г.
Понедельник.
Дорогой, милый, единственный друг! Хотел написать Вам перед отъездом из Москвы, но накануне отъезда был не совсем здоров, а на следующий день, получивши телеграмму, приглашавшую меня приехать поскорее, засуетился и едва успел попасть на железную дорогу.
Путешествие, как и всегда, имело на меня благотворное влияние. Я все время проспал и приехал сюда в очень бодром состоянии души и тела. Сегодня еще никуда не показывался; ходил только смотреть картину Куинджи, о которой теперь много говорят и пишут. Действительно, это поразительно искусное произведение в сфере пейзажной живописи; безусловно верное воспроизведение природы идти дальше не может!
Дела Модеста идут хорошо. Сначала пьесу его театрально-литературный комитет не пропустил, и бедный мой брат был очень огорчен этой неудачей, но актриса Савина так энергически хлопотала о пропуске пьесы, что теперь дело слажено. Пьеса его пойдет в бенефис Савиной около 10 февраля, т. е. почти в одно время с первым представлением моей оперы.
Что касается последней, то завтра начинаются оркестровые репетиции, и я получил уже от Направника приглашение явиться завтра в двенадцать часов. Это меня приятно волнует, но, увы, нет никакого сомнения, что удовольствие слышать в первый раз реальное воспроизведение задуманной мной музыки будет отравлено театральными дрязгами!
Из Каменки имею нехорошие известия. Племянница Таня продолжает быть опасно больна. Между тем, дело о замужестве ее сделало шаг вперед. Кн. Трубецкой вышел в отставку и по протекции тетки, княгини Воронцовой, получил хорошее место. Таким образом, материальные препятствия устранены, но, увы! здоровье ее так плохо, что теперь еще о свадьбе думать нечего! Лев Васильевич тоже все хворает. Я написал ему касательно рекомендации директора завода и просил по собрании нужных сведений отвечать Вам непосредственно.
Меня в высшей степени заинтересовала история Вашего француза! Какая странная судьба этого человека!
Как мне горько думать, что Вы не услышите в этом году ни “Онегина” ни “Девы”!!!
Потрудитесь, друг мой, передать мое нижайшее почтение Юлье Карловне и всем остальным членам Вашего семейства, а также кланяйтесь от меня, прошу Вас, Влад[иславу] Альбертовичу!
Беспредельно любящий Вас
П. Чайковский.
А бедный мой Алеша очень плакал, прощаясь со мной!!! В следующем письме расскажу Вам кое-что про Ткаченко.
328. Чайковский - Мекк
С.-Петерург,
1881 г. января 27-февраля 1. Петербург.
27 января 1881 г.
Расскажу Вам, дорогой друг, кое-что про Ткаченко. Престранный человек! Я устроил его во всех отношениях очень хорошо, и, нужно отдать ему справедливость, он принялся за занятия с большим усердием. Накануне отъезда он явился ко мне и предварил, что ему нужно говорить со мной серьезно. Я принялся слушать и, по мере того, как он развивал свои мысли, я все более и более убеждался, что это натура больная нравственно и умственно. Сущность его речей следующая. Ему пришла в голову мысль, что я оказал ему содействие и помощь не для его благ а, а для того, чтобы заслужить репутацию благотворителя. Он сравнил меня с дамами, занимающимися благотворительностью ради моды и чтобы
Я отвечал ему очень холодно, что предлагаю ему учиться, как он того хотел, как можно усерднее и вовсе не думать о том, зачем и как я взялся помочь ему в этом деле. Что касается его подозрений, то сказал ему, что мне совершенно все равно, чем он объясняет мои поступки и что разуверять его я не имею ни времени, ни охоты; что же касается того, что он не считает себя обязанным быть мне благодарным, то даю ему полную свободу и в этом отношении. Затем сказал ему, что уезжаю, что видеться с ним не буду, и просил его вообще обо мне не думать, а думать лишь единственно о своем учении. Наблюдение за ним я поручил инспектору Альбрехту.
Не правда ли, странная личность? Что он честен, не глуп и, главное, искренен, в этом нет сомнения. Но что это больной человек и, может быть, очень близкий к полному сумасшествию, это для меня тоже ясно! А каково его подозрение, что я хлопочу об репутации благотворителя?
Слышали ли Вы, дорогой друг, о болезни Ник[олая] Григорьевича? Он серьезно болен, хотя через силу и продолжает исправлять все свои обязанности. Он лечится, но доктора требуют, чтобы он на время предался отдыху и куда-нибудь уехал, а он отказывается, ибо считает себя совершенно неспособным жить без своей обычной суеты. Я много его уговаривал уехать. и отдохнуть, но убедился, что это тщетно. Дело в том, что Ник[олай] Григ[орьевич] совершенная противоположность нас с Вами. Насколько мы любим удаляться и прятаться, настолько ему необходимо быть вечно среди людей и шума. Читать он не любит, прогулка для него-тоска, заниматься музыкой для собственного удовольствия он тоже не может. Что же, в самом деле, кроме тоски, может принести такому человеку отдых и покой?
Доктора не согласны в определении его болезни. Боткин находит у него расстроенную печень, а московские доктора- почки. Кто из них прав, неизвестно, но Ник[олай] Григ[орьевич] худ, бледен, слаб до того, что жаль и тяжело смотреть на него.
1 февраля.
Вот уже почти неделя, что я здесь, мой малый, дорогой друг! Начиная с вторника, я ежедневно бывал на репетициях оперы. Нужно отдать справедливость Направнику, музыка моя разучена превосходно, и я могу быть уверенным, что в этом отношении будет сделано все, что можно. Зато постановка нищенская. Дирекция театров, истратившая теперь десятки тысяч на постановку нового балета, отказалась дать хотя бы одну копейку для новой оперы. Все декорации и костюмы приказано набрать из старья. Что прикажете делать? Остается надеяться, что хорошее исполнение музыки вывезет оперу. Что меня очень радует, так это то, что все артисты, исполняющие оперу, полюбили ее и делают свое дело не только по долгу; но с любовью и искренним усердием. Теперь успех оперы будет также зависеть от следующего обстоятельства. Роль Иоанны поручена двум исполнительницам: г-жам Каменской и Макаровой. Первая из них и по голосу, и по фигуре, и по игре гораздо ближе к моему идеалу, чем Макарова, у которой есть талант, но нет голоса, и силы которой не соответствуют требованиям партии. Я, Направник и режиссер хотим, чтобы в первое представление пела Каменская, начальство же, т. е. некто г. Лукaшeвич, по личным своим отношениям хочет, чтобы пела Макарова. Этот господин вообще есть величайшее бедствие для театрального дела! Эта бездушная, ограниченная и даже подлая личность заправляет без всякого контроля всеми императорскими театрами и, ни мало не заботясь о преследовании серьезных художественных целей, распоряжается в театре, как китайский богдыхан или шах персидский, повинуясь только своим сумасшедшим капризам или поползновениям подслужиться тому или другому важному и сановному лицу. Чем кончится наше несогласие, не трудно предвидеть. Желание г. Лукашевича будет исполнено, ибо, к сожалению, раз отдавши свою оперу дирекции, я не имею никакого законного права предъявлять к Ней какие бы то ни было требования. Ах, господи, как это гдако,и как я рад буду убежать из этого мира дрязг, мелочных придирок и чиновнической тупости!