Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Здесь развелось очень много певцов: в один день по несколько хоров приходят, а того мальчика с его “Pimpinell,eй” нет. Я получила из Москвы ноты Вашего скрипичного вальса и теперь выписываю оттуда концерт скрипичный. На дачу я абонирую великолепный рояль Эрара. До свидания, мой милый, бесценный друг. Жму Вам руку. Всем сердцем любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

204. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

14 октября 1878 г.

Получил вчера письмо Ваше, дорогой друг мой. Я очень рад, что Вы поселяетесь во Флоренции. Город этот оставил во мне самое поэтическое и милое воспоминание. Я, с своей стороны, тоже мечтаю пожить там, но предварительно все-таки поеду в Clarens, в милую виллу Ришелье, которая соединяет в себе все условия для тихой и благоприятной работе жизни. На Соmо я надеюсь все-таки побывать

весною, перед отъездом в Россию. Таким образом, планы мои следующие: месяц. или полтора в Clarens, месяц-два во Флоренции, поездка на Сотой возвращение в Россию. Как бы я этого ни желал, но ни один из братьев со мной ехать не может. Очень может быть, что я несколько поскучаю после разлуки с ними, но в виду свободы и возможности во всякую данную минуту переменить местопребывание, грусть по ним не может быть. такой жгучей и острой, как была в прошедшем году, когда я находился в ненормальном состоянии и когда обстоятельства, а не собственная воля, принуждали меня жить вдали от них. Зато какое благо для меня жизнь свободная от обязательных сношений с посторонними! К числу посторонних я отношу родных. Имеете ли Вы многочисленную родню, друг мой? Кажется, нет. У меня родство огромное, и все мои родные живут в Петербурге. Это очень тяжелое иго. Несмотря на узы крови, люди эти по большей-части мне совершенно чужды, и сообщество их, кроме тягостной необходимости казаться довольным в. то время, как никакого удовольствия не испытываешь, мне ничего не приносит. Я завален просьбами и приглашениями этих родных. И так как весьма неприятно огорчать людей без причины, то поневоле приходится ежедневно платить тяжелую дань скуке. Всего невыносимее то, что все они считают долгом говорить со мной о музыке и просить меня что-нибудь новенького сыграть. Между тем, тех, кого хотелось бы видеть часто, видишь мало. Моего чудного по ангельской доброте отца я вижу только урывками. Милый старичок каждый раз плачет от радости, когда посещаешь его. Он очень утешает нас. Здоровье его хорошо, и вчера он провел вечер в театре, что нисколько его не утомило.

Модест приехал. Нечего и говорить, что свидание с ним и с Колей доставило мне большую радость. Повесть его близится к концу. Коля сделал огромные успехи в выговоре и в понимании чужой речи. Он теперь свободно говорит со всеми.

Я не слышал здесь никакой музыки. Сегодня назначен экстренный концерт Музыкального общества с участием Антона Рубинштейна. На концерт этот я не пойду во избежание встречи с лицами, принадлежащими к музыкальному миру. В опере я тоже не был ни разу. “Вакула” стоял на репертуаре, но ни разу не шел вследствие того, что тенор Коммиссаржевский каждый раз, как назначается опера, объявляет себя больным. Он делает это потому, что в роли этой не нравится: она требует сильного, свежего голоса, а у него какие-то жалкие остатки голоса. Меня уговаривают хлопотать и просить, чтобы роль Вакулы отдали другому. Но хлопотать и просить есть для меня. невыносимая мука. Опера эта не имела успеха в смысле аплодисментов и восторженных оваций, но она делала отличные сборы, и, следовательно, дирекции следовало бы самой озаботиться о благоприятном распределении ролей.

Меня несказанно радует, что Вы проведете зиму в Италии. Я убежден, что это в высшей степени хорошо повлияет на Ваше здоровье. Еще более мне приятно, что Вы выбрали своим местопребыванием Флоренцию, которую я крепко полюбил в прошлом году. Я радуюсь, что мы некоторое время будем жить в одном городе с Вами.

Я пробуду здесь еще две недели. Как обидно, что курс на наши деньга все падает и падает! И, кажется, нет причин ожидать повышения. Скорее, наоборот. До свиданья, милый друг. Передайте Милочке мои приветствия.

Ваш П. Чайковский.

205. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

18/30 октября 1878 г.

Получили ли Вы, милый друг мой, “Онегина”? Он был адресован в Сан-Ремо. Черновую же рукопись я покамест оставил в Москве, но написал Алексею, чтобы он привез мне ее сюда. Я приведу в порядок эти разрозненные листы и тетради и возьму с собой, а во Флоренции, где я непременно рассчитываю •быть в одно время с Вами (т. е. в декабре), я Вам доставлю ее. Пожалуйста, друг мой, напишите мне, в каком месте находится Ваша вилла и вообще как Вы устроились. Я чрезвычайно радуюсь, что Вы именно Флоренцию избрали своим местопребыванием, но боюсь, чтоб Вы не страдали от холода. Все же климат Флоренции не такой теплый, как на Riviera Роnente.

Я продолжаю пользоваться гостеприимством моих многочисленных здешних родственников. Все эти люди оказывают мне самый теплый прием, но я немало страдаю от сознания ложности моего положения относительно их. Они мне все или почти все вполне чужды, а между тем, кровные узы обязывают

к интимности. Приходится играть маленькую комедию, и это меня очень тяготит. Мне также чрезвычайно неприятно, что все они постоянно просят меня играть, затем распространяются насчет музыки и, наконец, допытываются узнать, когда же я буду произведен в директора консерватории. Это все чиновный люд, и на меня они смотрят как на музыкального чиновника, несколько обойденного и пораженного несправедливостью высшего начальства, не догадавшегося произвести меня в директора.

Только наедине с братьями и в уютном уголке моего дорогого старичка-отца я отдыхаю и почерпаю силы вести скучную, петербургскую жизнь. Если б не эти немногие милые мне до бесконечности лица, то, конечно, я бы никогда не показал носа в великолепной, но несимпатичной северной столице. Я бы не задумываясь уехал отсюда сейчас же, если б не братья и не отец. К сожалению, я мало наслаждаюсь сообществом их. Во всяком случае, не позже 1 ноября я уезжаю.

Моя отставка от профессорской должности и появление “Онегина” произвели некоторую сенсацию в здешнем музыкальном мире. Обо мне много говорят и фантазируют на все лады. Все убеждены, что я добиваюсь профессорства в Петербурге. О! как они далеки от истины! Из музыкантов я виделся только с Давыдовым, где целый вечер был посвящен ознакомлению с “Онегиным”, который, по-видимому, нравится.

Само собой разумеется, что писать я ничего не могу. Вот я поневоле и отдохнул теперь от занятий, так как уже около двух месяцев ничего не делаю. До свиданья, дорогая моя.

Ваш П. Чайковский.

На будущей неделе пойдет, говорят, “Вакула”.

206. Чайковский - Мекк

Петербург.

20 октября 1878 г.

Получил Ваше дорогое письмо из Флоренции, мой милый друг! Прежде всего скажу Вам насчет паллиатива, к которому я неумеренно прибегал в Москве, что только в самых крайних случаях, когда решительно нет мочи,я обращался к этому средству. Вы совершенно правы, говоря, что средство это в данную минуту хоть и успокоительно, но зато действие его на организм a la longue [в конце концов] убийственно для организма. Вино в умеренном количестве мне вовсе не вредно, но при малейшем злоупотреблении оно всегда отзывалось на общем состоянии здоровья весьма вредным образом. Я это отлично сознавал всегда и, тем не менее, в тех крайних случаях, о которых я говорил, я имел слабость переходить за должные пределы. Я даю Вам самое, положительное обещание отныне обращаться мысленно к Вам, когда придется бороться с искушением, и в Вашей дружбе почерпать силы, дабы устоять против соблазна. Впрочем, теперь, когда я достиг величайшего из благ - свободы, я не думаю, чтобы когда-нибудь я имел причины падать духом до того, чтобы в вине искать забвения. Теперь для моего счастья и спокойствия нужно только одно: чтобы те несколько близких и дорогих существ, которых я люблю, быть может, больше самого себя, были спокойны и счастливы.

Много, много мне бы хотелось сказать Вам. Я хотел, например, поговорить с Вами насчет брата Анатолия, но моя сумасшедшая петербургская жизнь мешает мне вести с Вами обстоятельную беседу. Знаете ли, друг мой, что я невероятно утомлен этою жизнью, что я, несмотря на все наслаждение часто видеться с братьями и отцом, уехал бы сломя голову и сию же минуту, если б не боялся этим огорчить братьев и особенно Анатоля, которому я обещался остаться до 1 ноября. Откладываю мои излияния до того времени, когда одиночество и ровная, покойная жизнь приведут меня к нормальному состоянию. Этот шум, эта вечная суета, эти ежедневные свидания с многочисленными родственниками утомили меня до последней степени. Вообще месяц или три недели, которые я проведу в ненавистном Петербурге, суть жертва братской любви. Но могу ли я жаловаться? Эта же братская любовь составляет утешение и силу для моего существования.

Мне в высшей степени приятно воображать Вас теперь во Флоренции, в городе, который оставил во мне неизгладимо приятное впечатление. Я или не помню или не знаю той местности, в которой находится Villa Oppenheim, но вообще окрестности Флоренции мне показались очень симпатичны.

Я не могу последовать Вашему совету взять Анатолия с собой за границу. Это по многим причинам невозможно. Но об Анатолии я поговорю с Вами в близком будущем подробно. Он меня беспокоит немножко. Что касается Модеста, то, к сожалению, и ему нельзя будет в этом году уехать отсюда. Каменские обитатели здоровы и благополучны, но младшие дети выдержали недавно дифтерит, этот вечный бич Киевской губернии. Меня очень тянет туда, и я бы с удовольствием провел перед отъездом за границу несколько дней среди милых людей, но боюсь, что все эти переезды отдалят мой полный отдых, для которого нужно одиночество. Дела по хозяйству хороши. Как мне грустно слышать, что в Браилове опять неудача.