Переполох в Бате
Шрифт:
Ротерхэм вскинул вверх руку:
— Да как ты смеешь, черт возьми!
Камердинер улыбнулся:
— Прикажете мне ввести мистера Монкслея, милорд?
— Нет, конечно же нет! Пусть это сделает Пислейк. Можете сказать ему, если хотите, что я не откушу ему за это нос.
— Очень хорошо, милорд, — сказал мистер Уилтон и вышел из комнаты.
Через несколько минут дворецкий открыл дверь, и в комнату вошел старший из подопечных Ротерхэма.
Стройный молодой человек, одетый по последней моде: в обтягивающих панталонах ярко-желтого цвета, накрахмаленный воротничок был так высок, что уголки скрывали скулы юноши, — явно пытался скрыть раздиравшие
— Кузен Ротерхэм! Я должен поговорить с вами, и я с вами поговорю!
— Откуда, черт подери, вы извлекли этот отвратительный жилет? — спросил его Ротерхэм.
Глава XVII
Так как во время ожидания приема в зеленом салоне мистер Монкслей был занят тем, что репетировал про себя вступительную речь, этот совершенно неожиданный вопрос вывел его из равновесия. Он заморгал глазами и запнулся:
— Он не отвратителен. Он в высшей степени моден!
— Не вздумайте в нем вновь показаться мне на глаза.
Мистер Монкслей, задетый за живое, заколебался. С одной стороны, он испытывал сильнейший соблазн вступить в спор по поводу жилета; с другой стороны, ему был дан намек на то, что он может начать свою речь. Он решил ответить на поданную вовремя реплику, вновь шумно вдохнул воздух и произнес, пожалуй, слишком высоким голосом и значительно быстрее, чем намеревался это сделать:
— Кузен Ротерхэм! Вполне возможно, вы захотите прервать мой визит. Однако предупреждаю заранее: хотя вам, может, и не понравится то, что я скажу, и не захочется отвечать на мой вопрос, я не позволю выгнать себя вон! Наш разговор совершенно необходим!
— Вас никто не выгоняет.
— Мне совершенно необходимо с вами поговорить! — заявил мистер Монкслей.
— Но вы и так уже говорите со мной, и как долго это будет продолжаться?
Запинаясь от негодования, мистер Монкслей сказал:
— Я пришел для того, чтобы попросить у вас денег! Хотя… Но мне не нужны ваши деньги…
— Боже Правый! Разве вы не задолжали никому?
— Нет, ничего подобного. Хотя, немного… — поправил он себя. — А если бы мне не пришлось тратиться на дорогу до Клейкросса, в карманах у меня было бы значительно больше денег. Но я в этом не виноват. Нет никакой возможности экономить, если человек должен мчаться через всю страну, тратить деньги на дорогу, но у меня не было иного выхода. Сначала я нанял экипаж, затем мне пришлось платить за билет на почтовую карету, давать чаевые охраннику и кучеру, затем нанять карету, чтобы доехать из Глостера сюда, и я вынужден просить, чтобы вы мне выдали аванс раньше обычного, или хотя бы одолжили денег. Очевидно, вы полагаете, что я должен был бы путешествовать на дилижансе, но…
— Неужели я так сказал?
— Нет, но…
— Вот и подождите, пока я это сделаю. Что именно вы хотите мне сказать?
— Кузен Ротерхэм! — начал юный мистер Монкслей вновь.
— Мы с вами не на митинге! — сказал Ротерхэм раздраженно. — Не говорите «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываете свой рот. Говорите все, что хотите сказать, но как разумное существо. И сядьте!
Мистер Монкслей вспыхнул и подчинился, закусив губы. Он возмущенно поглядел на своего опекуна, сидевшего за столом и наблюдавшего за ним с едва заметной насмешкой. Жерар Монкслей прибыл в Клейкросс, горя негодованием, и, доведись
— Да, в придачу ко всему — это уже нечто! — произнес он, неожиданно сплетая руки на коленях.
— Что именно вы имеете в виду?
— О, вы прекрасно знаете. Вероятно, вы думаете, что я не осмелюсь высказать вам это! Но…
— Если бы я знал, то исправил бы ошибку! — воскликнул Ротерхэм. — В чем именно вы меня обвиняете? — Он заметил, что подопечный находится в сильном напряжении, поэтому заговорил властно, но со значительно меньшей строгостью. — Давайте, Жерар, ну не дуйтесь же! Что я, по-вашему, должен сделать?
— Да вы сделали все, чтобы удушить все мои амбиции! — ответил Жерар, пытаясь подавить в себе ярость.
Ротерхэм выглядел весьма озадаченно.
— Понятно! — сказал он сухо.
— Вы никогда не любили меня! У меня не было желания охотиться, заниматься боксом, играть в крикет, стрелять — или заниматься еще чем-то, что вам так нравилось. Пожалуй, только рыбная ловля… но и здесь вы чинили мне помехи, потому что запрещали мне брать ваши удочки, как будто я собирался их сломать. То есть…
— То есть вы собираетесь сказать, что однажды я весьма своеобразным методом отучил вас брать свои удочки, — жестко ответил ему Ротерхэм. — Если таким образом я погубил все ваши амбиции…
— Нет, не только! Я лишь… Ладно, в любом случае я не стал бы говорить об этом, если бы не масса других вещей. Когда я занимался в Итоне и у меня была возможность отправиться на каникулы на яхте вместе с друзьями — разве вы разрешили мне это сделать? Нет! Вы отослали меня к этому ужасному точильщику лишь потому, что поверили моему опекуну, а не мне, потому, что вам доставляло какое-то наслаждение мучить меня. А когда вы узнали, что я решил ехать в Оксфорд в компании друзей, то отправили меня в Кембридж! Разве это не издевательство!
Ротерхэм вытянул ноги, скрестил их и откинулся в кресле, разглядывая своего распаленного подопечного с усмешкой. Затем произнес:
— Я желаю разлучить вас с «вашими друзьями»? Продолжайте!
Этот ответ лишь раздул пламя, бушевавшее в груди мистера Монкслея:
— Вы признаете это! Я и так обо всем догадывался. Да, но вы отказались одолжить мне денег, чтобы я напечатал свои поэмы; более того, вы меня оскорбили.
— Неужели? — сказал Ротерхэм, слегка удивленный.
— Вы это прекрасно знаете. Вы сказали, что желаете, чтобы ваши капиталы были вложены в надежное предприятие.
— Это, конечно, было плохо с моей стороны. Вы должны винить в этом лишь мои плохие манеры. К сожалению, я никогда не мог блеснуть утонченным воспитанием. Однако не вижу, в чем именно я ущемил ваши амбиции. Менее чем через год вы достигнете совершеннолетия и тогда сами начнете платить за публикацию своих поэм.
— Так я и поступлю. И к тому же, — сказал Жерар вызывающе, — я сам буду выбирать себе друзей, буду ходить, куда хочу, и стану делать то, что хочу.