Переправа
Шрифт:
— Было. Вначале. Да старшина мне попался — отчаянный реалист. Мозги классно вправил.
— То-то я смотрю на тебя — красавец! Фасад отъел, пряжка сверкает, а выправка — хоть вешай этикетку: «Образцовый солдат».
— Давай, давай, взводный, веселись, — добродушно сказал Мишка, — посмотрим, как ты вспотеешь, добиваясь от солдат этой самой выправки.
Малахов перестал улыбаться.
— Что там вообще во взводе за народ собрался?
— Нормальные парни.
— А конкретнее?
Мишка помедлил секунду и сказал огорченно:
— Не надо, Боря.
— Что не надо?
— Вопросов. Ни сейчас, ни потом.
— Да почему, черт возьми? Кто мне поможет, если не ты? Тем более что ты хорошо знаешь эту кухню.
Мишка молчал, грустно разглядывая свое отражение в настольном стекле.
— Что ты молчишь? — рассердился Малахов. — Можно подумать, что я толкаю тебя на подлость. Я надеялся, что ты поможешь мне сориентироваться. Не хочешь — не надо. Видно, интересы твоих новых друзей тебе дороже… Так и скажи. Буду знать, что надеяться мне не на кого.
Мишка встал, одернул куртку.
— В институте ты был старше двумя курсами, Борис, но общественно мы были равны. Здесь нет. Ты офицер, я солдат… и мои новые друзья — солдаты, твои подчиненные, между прочим.
— Ну и что?
— Неужели трудно понять? Вот ты кричал на меня, хотя это и запрещено, а я на тебя не могу кричать… И не потому, что боюсь. Погоны твои не позволят. В армии это четко. И хорошо, что не позволят, иначе гроб дисциплине. И ты для меня здесь не Борька Малахов, а товарищ лейтенант, в крайнем случае Борис Петрович, да и то вне службы.
— Ерунда! — запальчиво сказал Малахов. — После службы я свободен, как птица.
— Ошибаешься. Для солдата ты круглые сутки командир. Ты в одном прав: солдаты будут во всем надеяться на тебя, а тебе надеяться не на кого. Но если солдаты заметят, что ты в себе не уверен, боишься принять решение и отстоять его — пиши пропало. Авторитета у тебя не будет, а значит, и с дисциплиной во взводе полный абзац.
— Допустим. Но никто не имеет права диктовать, с кем мне дружить. Мы с тобой не вчера познакомились. Мы дружили в институте. Ты без пяти минут такой же инженер…
Мишка невесело усмехнулся:
— Видишь, ты уже оправдываешься.
— Ничего подобного!
— Не надо, Борис. Дружба не терпит неравенства. Это сейчас тебе кажется, что все просто и зависит от нас. Послужишь, сам поймешь. Мы должны быть для тебя все равны. Ради бога, не вздумай только выделять Мишку Лозовского… Ни мне, ни тебе солдаты этого не простят. Главное, тебе. Мне бы этого не хотелось.
Малахов резко выдвинул стул и сел.
— Хватит изображать из себя заботливую няньку. По-моему, ты просто комплексуешь… А я-то, кретин, обрадовался… Впрочем, повторяться не буду. Поступай, как знаешь.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант.
До общежития от казармы было рукой подать. Отсюда сквозь поредевшую листву были видны огни в жилых домах военного городка. Малахов медленно прошел через полуосвещенный плац и остановился возле клуба. Громадные, в два этажа, окна спортзала были ярко освещены. «Может, зайти взглянуть?» — вяло подумал он и тут же отогнал эту мысль. Время студенческих забав ушло безвозвратно. А жаль. Отличное было время.
Пять лет Малахов играл в институтской баскетбольной команде. Мишка Лозовский пришел в нее на два года позже и вскоре стал одним из самых результативных нападающих. Нападающих… Ну, Мишка… Кто бы мог подумать? Малахов помотал головой: опять Мишка… Хватит. Подумаешь, гордый… Сам захотел эту кашу хлебать, никто не заставлял. А теперь, естественно, комплексует.
Мимо Малахова сурово прошагала цепочка солдат с автоматами — сменять посты. Малахов невольно посмотрел им вслед и подумал вдруг, что автоматы у солдат заряжены самыми настоящими, боевыми патронами… И в эту минуту, как в озарении, он всем своим нутром понял, что попал в совершенно иной мир. В жесткий мужской мир команд, где все действия человека раз и навсегда определены одним из четырех уставов. Мир, в котором желания и поступки отдельного человека должны непременно сочетаться с интересами коллектива. Мир, где не получится «казаться», если не умеешь «быть». Даже вчерашняя задушевная беседа с подполковником Груздевым увиделась, вернее, услышалась сейчас Малаховым в новом, обязательном для него отныне свете.
«Черт возьми, — потрясенно подумал он, — а может, прав Мишка? И не он, а я упрямый осел?»
Глава XII
— Разрешите идти? — подчеркнуто официально спросил Малахов, надевая фуражку. С черного рабочего комбинезона и коротких сапог при каждом его движении сыпалась на чистый пол известковая пыль.
— Идите, — буркнул Дименков, раскрывая папку с документацией. На сухом желтоватом лице капитана лежала печать усталости и раздражения: человек занят серьезным делом, а его вынуждают транжирить ценное время на ерунду.
Малахов козырнул и вышел из канцелярии, еле сдерживая желание сказать капитану дерзость, выложить начистоту все, что он думает о методах его руководства. «И хорошо, что удержался, — похвалил себя Малахов, сбегая по лестнице. — Все равно ничего путного не услышал бы в ответ, кроме унизительного: «Не забывайтесь, лейтенант. Вы не у себя в институте»…»
На выходе Малахов столкнулся с Митяевым и двумя солдатами, тащившими в роту четыре новых ватных матраса. — Здравия желаю, товарищ лейтенант, — сказал Митяев и ласково похлопал по матрасу рукой. — Видали? Зам по тылу разрешил все заменить.
— Все сразу? — удивился Малахов. — Неужели износились так быстро?
Солдаты заулыбались, но Митяев цыкнул на них.
— Живо отнесите и вертайтесь на склад. Чтоб до трех все успели перетащить.
Когда топот солдатских сапог затих и на втором этаже хлопнула дверь, Митяев спросил:
— Видели, на чем спят солдаты?
— Конечно. На поролоновых матрасах. По-моему, это удобно, — сказал Малахов, терзаясь. С утра его взвод вместе со всей ротой занимался боевой подготовкой в дизельном классе. Все: и водители, и понтонеры. Последние по совету Хуторчука для расширения кругозора и взаимовыручки в бою. После обеда взвод должен выйти на стройку. Проводив своих солдат на занятия, Малахов забежал в учебку прикинуть объем работ и расстановку сил, но… Сначала его спешно вызвал в ротную канцелярию Дименков, а теперь задерживает Митяев. Но оборвать затянувшийся разговор с прапорщиком было неловко — Митяев старше на несколько лет.