Переправа
Шрифт:
— Минуточку. Сейчас кое-что запишу, а то забуду. Знаешь, мне одна мысль пришла…
— Поделишься, или военная тайна?
Груздев засмеялся.
— Страшная тайна! Хочу съездить на днях поговорить с художниками. Может, уговорю сделать несколько эскизов Ленинских комнат. А то они все вроде бы на одно лицо.
Светлана Петровна села на свое любимое место, в уголке между письменным столом и книжной полкой, и объявила:
— Давно пора. А то залепили комнаты от пола до потолка планшетами… Там же воздуха нет, стен не видно.
— Ну, ну, не преувеличивай, Свет Петровна.
— А ты хоть раз прочел, командир, не по службе, а для себя, что написано на планшете под потолком или над дверью? В глазах рябит. А некоторые ротные еще, чтоб уж всех переплюнуть, и бронзой красят, и по дереву режут, и чеканят… И все это в одну комнату… Стиль купеческого барокко!
Бросив памятную книжку в ящик стола, Груздев с легким раздражением повернулся к жене.
— Петровна! Они саперы, инженеры, понтонеры. Они прекрасные офицеры, но они не художники, и винить их в этом у тебя нет права. Высмеивать, глядя со стороны, легко.
Глаза Светланы Петровны блеснули за очками. Она встала и сжала пальцами спинку стула.
— Я тоже служу в полку, Груздев. Может, ты считаешь библиотекаря посторонней? А ты подумай хорошенько, замполит, тогда поймешь, что художественная литература содержит в себе нравственный опыт народа и без моих книг вы всем скопом не сможете воспитать хотя бы одного настоящего бойца. Не солдата, а именно идейного, сознательного бойца.
Она разгорячилась и говорила резко, стиснув побелевшими пальцами спинку стула.
— Ты что, Петровна? — ошеломленно спросил Груздев.
— Ничего. Просто мне надоело без конца напоминать, что в библиотеке течет крыша и портятся книги… И стеллажей не хватает, и… и в окна зимой дует… — Она сняла очки, вытерла платочком глаза, высморкалась и улыбнулась сквозь слезы. — Извини, сорвалась… Просто обидно стало. Отчитал меня, как… Это я-то посторонняя?
— Успокойся… Я неловко сказал. Да никому и в голову не придет считать тебя посторонней.
— Еще бы! Разве я против бронзы, резьбы или чеканки? Все это красиво, если со вкусом, в одном стиле… Посоветуйся с художниками — это хорошая идея. Красота тоже воспитует. Ладно, отец, поговорили. Еш-шо поссоримся. Поди, целый день голодом?
— Не совсем. Перед семинаром чайком у командира побаловались. Сам заваривал. Он на это дело большой мастер.
В кухне за столом важно сидела Ксюша, а перед нею лежала отпечатанная на машинке рукопись. Ксюша чмокнула отца в щеку и объявила:
— Мы твой рассказ вслух читали, ничего? Хочешь мнение читателя? То, что надо! Ты у меня молодец.
Это был рассказ о саперах. Когда-то Груздеву рассказал об этом генерал-майор Бунаков. В то далекое время Бунаков был начальником штаба бригады и участником этих событий. Груздев закончил рассказ ночью и еще не успел отойти от него, понять, что же получилось. Он благодарно взглянул на жену — наверное, целый день просидела за машинкой, печатая одним пальцем…
— Петровна, не обижайся… Я прочту, ладно?
Бригада с боями перешла по болотам в Северную Норвегию и оказалась оторванной от армейских баз снабжения. Между бригадой и армией лежала река, полноводная, мрачная, как все северные реки, с быстрой водой и крутыми скалистыми берегами.
Отступая, гитлеровцы взорвали мост, и теперь нужно было срочно наводить переправу к бригадному складу. Продукты кончились. Солдатам роздали последние сухари и по банке консервов на троих.
Вдоль берега высились штабеля бревен и досок, которые гитлеровцы приготовили к отправке в Германию, но вывезти не успели. Из этих материалов бригадные саперы и начали строить наплавной мостик рядом с торчащими из воды металлическими, покореженными взрывом фермами.
Ночью пошел снег. По реке шла шуга, и от воды тянуло ледяным холодом. Саперы работали всю ночь, и к утру на реке появился наплавной мост из державшихся на плаву бревен, связанных веревками и обрывками телеграфного провода, снятых связистами с поваленных взрывами столбов. Сверху бревна перекрыли досками. Чтобы пройти с одного берега на другой, нужно было преодолеть несколько десятков метров по раскачивающимся на воде, скользким доскам.
Дежурные саперы с багрово-синими лицами, мокрые по пояс, стояли в десяти метрах друг от друга с запасом проводов и веревок — следили, чтобы напором воды не разорвало шаткий мост.
— Пойдем, проверим сами, — сказал комбриг начальнику штаба.
Начштаба, щуплый, узкогрудый, с мальчишеским смоляным чубчиком, критически посмотрел на мост — с высокого берега он казался еще более ненадежным, — потом перевел взгляд на дородную фигуру комбрига.
— Товарищ полковник, может, для начала я один схожу? Тоннаж у вас, извините, для такого моста опасный…
— Зато проверка будет не формальной, — сказал полковник.
Снизу, из-под обрыва донесся густой мужской хохот и кашель, словно кто-то подавился смехом.
Комбриг и начальник штаба спустились по ступенькам, вырубленным саперами в скалистом грунте. Рядом с мостом расположилась саперная рота. Горел костер. Возле костра, протянув задубелые руки к огню, стояли сменившиеся с дежурства саперы. От их одежды шел пар. Вместе с саперами грелся у костра начальник политотдела бригады и что-то негромко рассказывал. Его рассказ то и дело прерывался взрывами хохота.
— Он уже здесь! — удивился комбриг. — Только что я видел его в третьем батальоне… Вот это оперативность! Бери пример, майор.
— У меня с юмором туго.
Полковник засмеялся и пошел к костру, оскальзываясь на припорошенных снегом прибрежных камнях. Начальник штаба шел за ним и думал о том, что полковник, в сущности, прав: с начальника политотдела стоит брать пример, но для этого надо обладать таким же жизнеутверждающим характером и запасом шуток, каким обладает этот бывший типографский рабочий. На сегодня работа саперов была самым трудным делом в бригаде, и вот он здесь, и саперы хохочут, несмотря на холод, мокрую одежду и отсутствие горячей пищи…
— Комиссар, а по мосту уже успел пройти? — спросил комбриг. — Неужто удержался?
Начальник политотдела оглянулся и встал, поправляя сбившуюся на затылок шапку.
— Не хотел лишать вас права первенства. Отличный мост саперы сотворили — хоть танк веди!
А по мосту от бригадного склада уже шли к ним одиночки с небольшими ящиками, с мешками сухарей и консервов.
— Вот тебе и право первенства! Упредили снабженцы! — обиженно сказал комбриг. — А мы упрямые — все сами проверим.
Он первым ступил на мостик. Начальник политотдела и начальник штаба шли следом. Доски под ногами гнулись, раскачивались. Набегавшие волны перекатывались через настил; оставляя мелкие кусочки льда.
Впереди, метрах в трех, непонятно каким образом оказалась на мостике лошадь из горно-вьючного минометного полка. Лошадь навстречу офицерам вел на поводу усатый краснолицый солдат в ватной телогрейке, перепоясанной широким солдатским ремнем. На вьюке был закреплен ствол миномета.
На середине реки, где мостик раскачивало намного сильнее, чем у берегов, лошадь внезапно потеряла равновесие и сорвалась в воду. Никто не успел сделать и шага, как она пошла ко дну. Светлый круп лошади был еще некоторое время виден, но течение утянуло ее глубже и отнесло от мостика.
Солдат с потерянным лицом топтался на том месте, где сорвалась лошадь. По щекам его текли слезы.
— Давай, служивый, к костру, — хмуро сказал полковник, — там сейчас консервы вскроют.
От берега по мостику бежал к полковнику встревоженный бригадный инженер.
— Надо расширить наплавные опоры, капитан, чтобы мостик имел большую устойчивость, — сказал комбриг инженеру, — лошадей к переправе пока не пускать.
Солдат-коновод брел к берегу. Даже спина его в выцветшей, залатанной на рукавах и плечах телогрейке выражала отчаяние.
Офицеры вышли на берег и, поднявшись по ступенькам, направились в штаб. Настроение у всех было испорчено гибелью лошади. Начальник политотдела взглянул на хмурые лица полковника и майора и сказал:
— Командир саперной роты дал мне список наиболее отличившихся в боях и при наведении переправы. В списке с десяток фамилий, но я считаю, что саперы все, как один, заслужили награды. Это представить себе невозможно: в ледяной воде, без сна, полуголодные… а в руках топор да лопата!
— Что-то ты о своих саперах беспокоишься. Боишься — обидим их? — спросил комбриг, намекая на пристрастие начальника политотдела. Все знали, что он начинал войну сапером.
— Боюсь, — откровенно сказал начальник политотдела. — С саперами всегда так: в бой первыми, из боя последними, а как награды раздавать — им всегда не хватает.
— Ладно, давай список. Сейчас у нас забота покруче…
По сообщениям местных жителей, опрошенных с вечера разведчиками, гитлеровцы покинули деревню и ушли на автомашинах в южном направлении.
— Конечно, оно приятно, когда от тебя удирают, — сказал начальник политотдела. — Так ведь удирают, а надо, чтобы, некому было удирать. Что предпримем?
— Будем ждать донесения разведки, — решил комбриг, — а пока отдых, завтрак… Товарищ майор, — позвал он начальника штаба, — проверьте, сколько доставлено с того берега сухарей и консервов. Людей накормить как следует.
Солдаты сидели на бревнах, на разбросанных там и сям дровах, на прибрежных камнях и завтракали. Поспешно, всухомятку, не тратя времени на разведение костров, — каждую минуту разведчики могли поднять бригаду.
Вокруг солдат на почтительном расстоянии постепенно собралась толпа местных жителей. На лицах многих ясно читались удивление и растерянность. Очевидно, еще с вечера, с той минуты, когда бригада вошла в поселок, они ждали, что русские начнут их убивать и грабить, как обещали им фашисты.
Норвежцы стояли и смотрели, как спокойно едят холодную пищу солдаты, не обращая на них внимания, и не решались ни заговорить, ни уйти.
Солдаты уже заканчивали завтрак, когда из толпы жителей вышел высокий старик с белоснежными до плеч волосами. На красном морщинистом лице с бесцветными, прозрачными глазами было торжественное и вместе с тем просительное выражение. В одной руке старик держал оплетенную соломой бутыль, а другую прижимал к сердцу: дескать, угощайтесь, от всей души…
— Шнапс, шнапс, — повторял он, уверенный, что язык побежденного врага должен быть русским понятен.
Комбриг пошел к нему навстречу.
— Нельзя нам шнапс, отец, понимаешь? В поход идем, голова должна быть ясной. Не понимаешь? А-а, черт, как же ему объяснить? Шнапс найн, ферштейн? Криг, марш-марш… фашистен шлаген!
Старик страшно огорчился, но понял объяснения комбрига. Повернулся к своим и крикнул несколько слов. Толпа так же молча бросилась к своим домам. Через несколько минут из всех домов и со всех сторон жители начали тащить солдатам сыр, яйца, молоко, творог… Все, что нашлось под рукой съестного.
А потом норвежцы уселись на бревна среди солдат и запели вдруг на русском языке русские же песни: «Вдоль по матушке, по Волге», «Очи черные», «Сени, мои сени», «Вот мчится тройка почтовая»… Пели с очевидным удовольствием, смешно выговаривая слова с неправильными ударениями.
Знание старинных русских песен еще как-то можно было объяснить. Немало эмигрантов попало после гражданской войны и в Норвегию. Но когда молодежь сменила репертуар и бойко запела современную песню, родившуюся во время войны: «Эх, дороги!» — солдаты были потрясены. Пройти с боями сотни километров по болотам и тундре и на территории далекой, только что освобожденной от фашистов Норвегии встретить свою собственную солдатскую песню…
— Друзья мои, — взволнованно сказал начальник политотдела, — вот он настоящий мост от сердца одного народа к сердцу другого… Подумать только, еще идет война, еще драться и драться…
— Нам драться, — сурово сказал полковник.
— А кому же еще? Нам. Но если песни нашей Родины поют другие народы, значит, велика слава ее и велика надежда на нее!
Полковник кивнул, взглянул на часы, и тут же над ледяной рекой с шаткой ниткой переправы, над костром под скалистым обрывом, вокруг которого грелись заледеневшие саперы, над освобожденным норвежским поселком, над батальонами и ротами солдат, которым предстоял еще долгий и трудный военный путь — словно в ответ на слова начальника политотдела — взлетела команда:
— Стро-о-ойся!
— Отец, — тихонько сказала Светлана Петровна, — хватит терзать рукопись. Ночь на дворе, а ты еще не ел ничего.
— Минуточку, — пробормотал Груздев, — тут у меня написано: «камни, припорошенные снегом». — Он обернулся и взглянул на жену. — Будет лучше, если я исправлю на «покрытые снегом», как думаешь?
— Не надо, Груздев. В рассказе все на месте. Правкой не всегда улучшают. Если еще учесть, что «припорошенные» точнее по времени года, когда то дождь, то снег… Нельзя бесконечно улучшать хорошее, оно начнет мстить.
Светлана Петровна решительно отобрала рукопись и отнесла ее в комнату. Груздев взглянул на Ксюшу, сидевшую все время, пока он читал, так тихо, что он забыл о ней.
— О чем загрустила, девица?
— Земля стала крутиться медленнее…
— Устала, что ли?
Ксюша подперла щеку ладонью и вздохнула.
— Наверное… Может, она вообще решила закруглиться. Атомные бомбы взрывают, ракет всяких насажали в землю больше, чем картошки, на Ближнем Востоке бесконечные войны…
В голосе Ксюши томилась вселенская скорбь. Беззащитный человечек в суровом мире…
— Где пишут про замедление?
— За рубежом.
— Ну, там еще и не то могут написать!
Ксюша фыркнула и расхохоталась.
— Да не слушай ты ее, отец, — вмешалась Светлана Петровна, — это в нашей «За рубежом». Не стыдно, Ксения, сама еще толком не прочла, а уже отца разыгрываешь.
Светлана Петровна не терпела, когда кто-нибудь из друзей подтрунивал над Груздевым. Она считала, что, кроме нее, ни у кого нет на это права, и мгновенно кидалась на защиту мужа. Исключение она делала только для Ксюши, да и то в зависимости от темы и настроения отца.
— Ты, красна девица, лучше поведай родителю про своих бравых лейтенантов, — сказала Светлана Петровна, подавая мужу горячий бульон в глубокой узорной пиале.
Груздев удивленно взглянул на Ксюшу. Красна девица невозмутимо хрустела гренкой, манерно держа ее двумя пальцами.
— Каких лейтенантов? — спросил он, не известно почему тревожась. — Что им надо от тебя?
Ксюша повела плечами.
— Ты так спрашиваешь, пап, будто я все еще хожу в детский сад. А я, между прочим, вполне самостоятельная личность. И даже красивая. Мне уже говорили.