Перепутья Александры
Шрифт:
Сегодня отечественный фармацевтический рынок переживает непростые времена. Аптеки заполнены иностранными препаратами. Но наша семейная фирма всё ещё находится на плаву, имеет собственный завод и исследовательские лаборатории. Отец быстро понял, что только на собственных лекарствах далеко не уехать. Поэтому компания стала производить аналоги западных препаратов, не уступающие по качеству первоисточнику, но стоящие гораздо дешевле.
Что касается меня, то фармакология не являлась пределом моих мечтаний, гораздо привлекательней казалась настоящая медицина. Однако когда отец заговорил со мной о выборе профессии, сопротивляться я не стала, считая, что семейное предприятие приносит немало пользы. Пускай, я не буду лечить людей сама, но их выздоровлению все же поспособствую. Впрочем, пока училась в меде, помимо занятий по специальности, в которых неизменно преуспевала, посещала немало дополнительных лекций, в первую очередь, касающихся лечения пациентов в коме. Ни к чему кривить душой, пунктик на этой почве остался на всю жизнь.
Отца мои успехи в учебе радовали. Причем, в двойне. Потому что он предпочитал готовить приемника из родной дочери, нежели из пасынка, к которому накопился вагон и еще один вагон претензий. И если раньше Вовочка становился камнем преткновения в ссорах Бастинды со мной, то теперь нешуточные скандалы из-за "вздернутого носа" разгорались уже между ней и папой.
Учился Вова хорошо и с работой справлялся сносно, особенно для молодого специалиста, но, как говорил отец, бушуя от гнева: "зарывался и проявлял мажорские замашки". То есть, запросто мог прогулять работу, неуважительно относиться к сотрудникам вдвое, а то и втрое старше себя, закатывал грандиозные гулянки для многочисленных приятелей, а уж его пьяные выходки успели превратиться в настоящие легенды, правда, отнюдь не геройские. В общем, оправляя меня в клинику к Кондратьеву, папа велел продемонстрировать профессионализм, утерев тем самым вздернутый нос сводному брату.
Еще учась в меде, я свято верила, что главное место в любой больнице, не хирургические отделения, где делают операции на открытом сердце или пересаживают почки, а реанимация. Пускай главная задача врача-реаниматолога всего лишь следить за приборами и лабораторными анализами пациентов и чутко реагировать на любые изменения. Однако без них любой, даже самый гениальный хирург превратиться в простого мясника. Больного нужно защитить от травм, которые наносит операция, а потом выходить, поставить на ноги. Посему хирурги могут сделать ровно то, что позволяет реаниматолог и анестезиолог. Выше головы им прыгнуть не дано.
Вот и вотчина Кондратьева, в которую меня командировал отец, обслуживала всю хирургию клиники: от кардиологии до проктологии - в общей сложности одиннадцать отделений, плюс принимала тяжелых терапевтических больных. Жизнь здесь била ключом, и мое присутствие многим казалось неуместным. Пациенты в коме составляли мизерный процент от общей доли больных, проходящих через реанимацию, посему мнение, что я со своими "глупостями" путаюсь у персонала под ногами - в общем-то, имело право на существование.
Заведующий отделением, как было упомянуто, ни на грамм не собирался облегчать задачу и явно дал негласное распоряжение персоналу, оказывать мне всяческое не содействие. Он не верил в эффективность испытуемого препарата и делал все, чтобы пациенты не получили лекарство. Разумеется, в просьбах сотрудники мне не отказывали, но медсестры и санитарки на каждом шагу проявляли чудеса забывчивости, теряя важные документы или перекладывая их в другие стопки. В первые дни, якобы, по рассеянности сообщали неправильные фамилии и имена докторов отделения, ставя меня в неловкое положение и не прибавляя популярности. Врачи начинали страдать глухотой, откровенно динамили встречи с родственниками пациентов (ах, я не правильно расслышал время), в результате приходилось отдуваться самостоятельно, что не всегда приводило к нужному эффекту - все-таки для большинства первостепенное значение имел мой возраст. Вы бы поверили 22-летней девушке, предлагающей новую, не до конца изученную, схему лечения для ваших близких?
Я, молча, сносила мелкие пакости, чувствуя, как раздражение растет, усиливаясь под гнетом тридцатиградусной июльской жары. Не знаю, насколько бы хватило терпения, прежде чем оно перебралось бы за отметку "хватит, пора ябедничать", если бы не тайная помощь двух женщин. Одной из них стала тетя Зоя - уборщица, которая, хоть и не разбиралась в профессиональных тонкостях, зато была в курсе многих секретов этого и других отделений, слыша и видя все вокруг, при этом сама оставаясь в тени. Кому какое дело до тетки со шваброй?
Не знаю, как так получалось, но я почти всегда находила общий язык с обслуживающим персоналом. Возможно, потому, что замечала этих "невидимых" людей и никогда не считала зазорным первой поздороваться, перекинуться парой слов. Вот и с тетей Зоей мы быстро поладили. В первый день, услышав из моих уст слова приветствия, она проводила меня недоуменным взглядом, уже успев наслушаться о моей "родословной", о которой шептались в каждом углу. На второй - неуверенно кивнула в ответ. На третий - сама не заметила, как пожаловалась на пациентов из педиатрии, неизменно оставляющих органические следы в туалетах, а заодно на собственного внука, которому осенью в первый класс идти, а он буквы забывает. На четвертый - подсказала, что к Анатолию Львовичу - правой руке "Семеныча" лучше не соваться, пока тот не пообедал. Зато на сытый желудок, можно смело идти с просьбами, любую бумажку подмахнет, не вчитываясь. Еще через пару дней я знала о семейном положении всех сотрудников реанимации, некоторых особенностях их характеров, любимых и нелюбимых темах в разговорах.
Вторым моим помощником, что, собственно, неудивительно, стала медсестра Люба Трофимова, поившая меня чаем по ночам в этом самом отделении около шести лет назад. К моему стыду, я потеряла связь с Любашей, с того дня, как она сообщила о смерти Вари. С другой стороны, какие у нас могли быть точки пересечения?
– Тсс!
– приложила она палец к губам, когда мы столкнулись в коридоре, и проговорила шепотом.
– Дежурю ночью. Приходи, обсудим план военных действий.
Любина помощь и психологическая поддержка оказались неоценимыми. Она возвращала на место документы, вылавливая их в самых неожиданных местах, скидывала смс-ки, сообщая, где прячутся "партизаны" - в смысле, нужные мне доктора, а заодно и места дислокации главного противника, дабы избегать открытого огня. В итоге работа продвигалась, пусть медленно и с небольшими срывами.
– Ненавижу!
– шепотом ругалась я в одну из ночей, когда обнаружила, что пациенту, родных которого мне с неимоверным трудом удалось уговорить на экспериментальное лечение два дня назад, до сих пор не начали вводить препарат.
– Мы же пытаемся добиться одного и того же! Зачем ставить палки в колеса?!
– Не сердись, Сань, - пыталась утихомирить меня Люба, подсовывая в руку красную в горошек чашку с какао.
– Семеныч - он, правда, нормальный мужик. Просто все пять лет, что тут работаете, постоянно конфликтует с начальством, а ты под обстрел попала.
– Неудивительно, - проворчала я, вдыхая аромат любимого с детства напитка.
– Он кого хочешь до ручки доведет.
– Да не со зла, говорю ж тебе!
– вспылила Люба, стукнув ладонью по столу.
– У него тоже на уме эксперименты всякие. Твердит, что есть способы безнадежных больных из комы выводить, но руководство не дает добро на испытания. А тут ты появляешься со своими исследованиями. От горшка два вершка, уж извини за выражение, а перед тобой расшаркиваются и ему велят делать то же самое. Ты бы тоже не обрадовалась.