Перепутья Александры
Шрифт:
По утрам я просыпаюсь с красными глазами и подолгу умываюсь ледяной водой, дабы не дать родным еще один повод насесть на меня. Понимаю, пора брать себя в руки и начинать жить, но не знаю, как заставить себя сделать это. Просто жить.
– Ты веришь в судьбу, Саша?
– спросил в один из дней Феликс Юрьевич - тот самый личный психолог.
– А стоит?
– вяло отозвалась я, сидя с ногами на подоконнике и глядя в дождь. Он снова шел сплошной стеной, не заботясь, что земля и так пропитана влагой насквозь. Не сегодня, завтра вселенский потоп наступит.
– Некоторые люди считают, ничего в жизни не происходит просто так.
– Знаю, вы хотите сказать, что раз я не умерла, значит, это кому-нибудь нужно. У меня есть важное предназначение, я - избранный герой всея галактики, - произнесла я скороговоркой, совершенно не горя желанием обсуждать известные истины.
– Перестаньте носиться со мной как с фарфоровой куклой. Не разобьюсь! Все, мне надо на ужин!
– и я пулей вылетела в коридор, не удосужившись поглядеть на реакцию мозгоправа.
Массовый поход в больничную столовую я, естественно, проигнорировала. Есть мне, по традиции, не хотелось. Вместо этого спустилась на два этажа вниз, прошла по длинному коридору до конца, пока не уперлась в двери самого дальнего блока - местного отделения реанимации и интенсивной терапии. Здесь недавно обитала и я - в виде овоща. Сейчас, понятно, меня перевели в обычную палату. Разумеется, одноместную, повышенной комфортности.
Я постучала в стеклянную дверь. По ту сторону перегородки вынырнуло овальное лицо в обрамлении жгучего каре. Отлично! Я не ошиблась. Сегодня Любино дежурство.
С Любой я познакомилась, пока лежала в реанимации, вернее, сначала она узнала меня, являясь моей палатной медсестрой. Не смотря на молодость (ей было всего 23 года) Любаша умело строила всех вокруг. Крепенькая, коренастая, с командирским басом, девушка не повторяла распоряжений дважды. Будь-то необходимость выставить вон многочисленную родню пациентов или собрать нетяжелых больных из других отделений, дабы поднять наверх коробки с медикаментами - Люба была незаменима. Однажды она сказала, что ее закаленный мужской характер - влияние трех старших братьев.
– Ну что, Сань, бодрячком?
– придирчиво окинула она меня с ног до головы, пуская внутрь.
– Тогда, пошли чаевничать.
Это стало традицией. Каждый раз в Любино дежурство мы устраивали чаепитие на полночи. Говорили за жизнь, и однажды я призналась, что видела странные вещи в коме. С тяжелым сердцем ждала ответа, боясь, что это последний вечер в компании добросердечной медсестры. Но нет, Любаша меня поняла.
– Удивила!
– хмыкнула тогда она.
– Забыла, где я работаю? Люди, выходя оттуда, иногда такие вещи рассказывают, закачаешься. Я тут на досуге сама умные книжки прочла. Там пишут, с коматозниками разговаривать надо, музыку включать. Мол, они услышать могут и вернутся быстрее. Один дедок у нас лежал, старенький, маразматик совсем. Думали все, не очнется, - Люба понизила голос до шепота.
– Но он поднялся, как солдат, да еще и умом прозрел, вспомнил место, где его прадед семейное золото схоронил. Во!
Я чуть под стол от хохота не сползла. Конечно, в душу закрадывались подозрения, что Люба преувеличивает, однако верить в чудесные истории очень хотелось. Они меня успокаивали и давали надежду...
Сегодня за чаем я жаловалась на занудливого мозгоправа, упертого отца и остальную родню, а Люба параллельно разбирала карты пациентов, делая в них пометки.
– Представляешь, Бастинда каждый день сладости через бабушку посылает, но только та их не передает. Свои покупает. Говорит, из принципа.
– Родственники, - хихикнула Люба, потянувшись за новой стопкой карт.
– С ними и в цирк ходить не надо. Стоять!
– зашипела она, пытаясь удержать поехавшие на пол медицинские документы.
– Ну вот...
– Сейчас подниму, - отозвалась я, ныряя под стол.
– Ух, сколько их у тебя, - округлила я глаза, передавая стопку Любаше.
– И все в коме?
– Нет, многие обычные, после операций. Но несколько коматозников тоже есть. К сожалению, не всем везет, как тебе.
– Ой, кажется еще одна осталась, - заметила я сиротливо лежащую на полу карту. Она упала дальше остальных - аж под батарею, и теперь виднелся лишь самый ее кончик. За него я и потянула. Легонечко. Но всё равно порвала краешек, пока вызволяла из плена.
– Ничего, заклеим, - заверила Люба, осматривая повреждение.
– Не думаю, что Варвара Дмитриевна Смирнова на тебя обидится. Поверь, ей сейчас не до порванной карты.
– Кто?
– спросила я хриплым чужим голосом, чувствуя, что сердце того гляди остановится.
– Как ты сказала? Варвара Смирнова?
Температура, кажется, резко понизилась, потому что появилось ощущение, что ноги и руки окунули в лед. А в голове громыхало, будто там вбивали сваи. Смирнова! Смирнова! Смирнова!
– Ну да, - Люба посмотрела исподлобья.
– Это наша пациентка. Она ехала в том же автобусе, что и ты. Сань, да что с тобой? Будто с привидением встретилась.
– Она балерина? Ведь так?
– ноги подкосились, и я рухнула на стул. Перепуганная Любаша ринулась ко мне, потрогала лоб.
– Сань, да ты вся в испарине. Тебе нужно прилечь.
– Нет, - я остановила Любины руки, пытающиеся поднять меня и куда-то отвести.
– Сначала ответь. Варя блондинка? Худая такая, хрупкая? Твоего возраста?
– Нет, - Люба проверила мой пульс.
– Думаю, это не твоя знакомая, Сань. Нашей Варваре Дмитриевне 80 лет.
– Не может быть!
– Еще как может. Вон гляди, - Люба сунула под нос карту.
– Варвара Дмитриевна Смирнова родилась в 1915 году. Так что она при всем желании не может быть одного со мною возраста. А теперь идем, провожу тебя до палаты. Не спорь, узнает кто, что ты тут у меня в обмороки падать пытаешься, с работы в три шеи выставят.