Перепутья

slip

Цезарь достал откуда-то из складок тоги что-то похожее на длинную бумажную трубочку, набитую чем-то коричневым, и задумчиво покрутил ее в руках.

– Он испугался.

– Испугался? – Атия удивленно посмотрела на Цезаря.

– Испугался, - кивнул тот, - Испугался, что сейчас потеряет имя – и вместе с ним потеряет все.

Атия смотрела на Цезаря и не понимала, были ли опасения сына обоснованными. Возможно, и были. С жертвоприношениями он действительно перегнул палку – и тогда она просто предпочла об этом не думать.

– Но зачем же так?

Цезарь грустно усмехнулся. В его руках мелькнуло что-то, раздался щелчок, и кончик трубочки, которую он держал во рту, загорелся.

– Война имеет свойство ломать людей. Гражданская война – вдвойне. А он оказался на ней совсем еще мальчишкой, да еще и с огромным грузом ответственности за плечами.

– Мы с Луцием пытались его отговорить, - сказала Атия.

– Не сомневаюсь. Потому что вы взрослые. А он подросток[3]. У него в жилах бурлила злость, ненависть и чувство несправедливости. Ядреная смесь, она полностью заглушает голос разума. А потом… Спираль насилия легко раскрутить, но очень сложно остановить. Хуже того, она ожесточает все стороны. Потом, в какой-то момент, на тебя просто падает пелена – и ты больше не видишь другого выхода, даже не рассматриваешь возможность другого выхода, кроме продолжения насилия.

Цезарь выдохнул облачко дыма, ветер подхватил его и понес прямо на Атию. Слезы брызнули из ее глаз.

– Это не вина Октавия. Это его трагедия.

Цезарь сжал то, что осталось от трубочки в ладони и спрятал назад в складки тоги. Взгляд его все так же смотрел на статую вдалеке – и словно сквозь нее, на что-то видное только ему.

– Дядя, прости меня, - едва слышно сказала Атия.

Цезарь вздрогнул, как будто очнувшись ото сна, и удивленно посмотрел на нее.

– За что?

Процессия выдвинулась на Форум около полудня и этому предшествовала небольшая заминка, связанная с тем, кто понесет ложе на последнем отрезке их траурного маршрута.

Традиция требовала, чтобы это делали сыновья или друзья усопшего, но детей у сына не было, а оба его настоящих друга, испуганно поджав хвосты, сбежали из Города в неизвестном направлении.

В итоге было решено, что ложе понесут Цезарь, Луций и несколько вольноотпущенников сына.

Великолепнейший повод для бесконечного нытья на следующие несколько дней был Луцию обеспечен – и мысль об этом была настолько несвоевременной, что Атия даже ей усмехнулась. Странно и совсем не к месту.

Плакальщицы рыдали где-то впереди, следом за ними шли актеры и музыканты, а все остальные, кто пришел попрощаться, замыкали колонну длинным неровным траурным строем.

За то время, что ушло у них на то, чтобы добраться с Паллатина на форум, Атия едва сказала несколько слов, не считая дежурных ответов на соболезнования. Что говорить дальше, когда придет ее черед произнести речь над телом, она даже не знала. По лицам окружавших ее людей и атмосфере, повисшей в воздухе, складывалось ощущение, что, что бы она ни сказала, никто в Городе не воспримет этого.

Сын успел нажить слишком много врагов и, к сожалению, слишком мало друзей. Даже его солдаты однозначно предпочли ему дядю – а она чувствовала, как ее разрывает на куски.

Установленное на временном помосте ложе. Рассевшиеся вокруг актеры в посмертных масках предков. Немногочисленные – родной отец Гая происходил из незнатного, пусть и богатого рода.

За помостом, Цезарь тихо переговаривался с Луцием. Атия не стояла рядом с ними, но расстояния было недостаточно для того, чтобы она не могла разобрать их слов.

– Как его зовут? – Луций.

– Аймар. Знаешь такого? – Цезарь, - Каллимах говорит, он пропал как раз в тот день, когда убили Октавия.

Атия вздрогнула, но сумела удержать себя в руках.

– Не, не знаю, - отрицательно помахал головой Луций, - И как ты собираешься его искать?

– Развесить везде ориентировки, пообещать солидную награду за любую информацию, - Цезарь пожал плечами.

Распорядитель похорон поднялся на помост и начал свою речь, но его слова проносились мимо ушей Атии не задерживаясь.

– Ага, - хмыкнул Луций, - Он тебе потом спасибо скажет за то, что ты ему фору дал. Не, здесь нужен кто-нибудь со связями на Субурре. Хорошими такими связями, у меня таких нет.

– У меня есть один знакомый примпил, - после непродолжительного молчания, начал Цезарь, - Бывший примпил, в десятом служил. Он сейчас как раз на Субурре живет. Можно попробовать подключить его. Даже если у него у самого нет связей, он по-любому знает кого-то, у кого есть. Не знаю только стоит ли. Вопрос слишком деликатный. Мы не знаем, что там случилось, но я не удивлюсь ничему.

О чем это они?

Луций серьезно кивнул и оглянулся. Его взгляд встретился со взглядом Атии, и он толкнул Цезаря локтем в бок. Тот осекся на полуслове.

О чем бы они ни говорили, Луций не хотел, чтобы она это слышала.

Может быть, он был прав.

– Ладно, все, я пошел, - казалось, его часть тоже давалась Цезарю нелегко, пусть он и сдерживал свои эмоции несоизмеримо лучше, - Ты следующий.

– Хорошо.

Пока Цезарь поднимался на помост, Луций подошел к ней, взял ее под руку и повел на положенные им места. Он ничего не говорил, - и она была ему за это благодарна. Сейчас слова сделали бы только хуже.

Они заняли свои места и Луций, так же молча, ее обнял.

Все-таки зря она к нему так. Пусть иногда он и бывал соершенно невыносим, но куда чаще от одного его присутствия ей становилось лучше. Даже сейчас.

Голос Цезаря разносился над замолкшим форумом.

– Молодость – это пора горячных и спонтанных поступков. Они не всегда рациональны, не всегда благопристойны или даже приемлемы. Они продиктованы чувствами в большей степени, чем чем-то иным. Но что, скажите мне, квириты, имеет большее значение? Внешняя форма или внутренние мотивы? Чувства, что побудили поступить так, или иначе? Праведный гнев. Беспокойство за судьбу раздираемого противоречиями Отечества. Искреннее желание справедливости.