Перепутья

slip

Цезарь сделал паузу, и собравшаяся толпа отозвалась неопределенным гулом.

– В таком юном, неопытном и безусловно эмоциональном возрасте на плечи Октавия упала тяжелая ноша, вынести которую под силу далеко не каждому взрослому, но он не отказался от нее. Не убежал. Не спрятался на Родос, бросив всех и вся, отгородившись от всех невзгод Отечества толстой стеной из денег. Наоборот, он встретил надвигающийся шторм с гордо поднятой головой. Попытался вернуть порядок и спокойствие Отечеству. Согласитесь, квириты, для того чтобы просто решиться на это, в восемнадцать лет, не имея за спиной ничего, требовалась недюжинная смелость. И его у нее было с лихвой.

Толпа отреагировала неуверенным, но все-таки одобрительным гулом, а на Атию навалилась усталость, но одновременно с ней и какое-то успокоение.

– Безусловно, он совершал ошибки, но разве кто-то из нас, квириты, их не совершал в столь юном возрасте? Разве кто-то из нас, квириты, родился с абсолютным знанием?

Сын не был плохим человеком, нет. Неопытным юношей, на которого свалилась слишком тяжелая ноша, которая в принципе не должна была на него свалиться так скоро и при таких обстоятельствах.

И он не выдержал испытания. Могло случиться с каждым.

Скорбь никуда не пропала, но больше ее не раздирало на куски. Наоборот – пришел долгожданный покой.

Луций случайно поймал ее взгляд и его глаза округлились в удивлении. Наверняка он ожидал, что ей станет только хуже. Она и сама этого опасалась только этим утром. Но этого не произошло, и даже она сама не могла ответить себе на вопрос “почему?”.

Атия не знала, говорил ли Цезарь искренне. Это вообще не имело никакого значения. Его слова каким-то образом смогли унять не затихавшую бурю в ее душе – и за одно это она была ему благодарна.

Как только все закончили свои речи, в дело снова включились либитинарии. Они выстраивали процессию обратно в приличествующий традициям порядок. Они отдавали команды горнистам и мимам. Их ликторы выводили особо буйных зевак.

Они заведовали всем.

Процессия следовала на Марсово Поле.

Момент, когда она увидит сына в последний раз неумолимо приближался.

За воротами к процессии, помимо городских зевак, присоединились ожидающие отставки легионеры. Неожиданный, а оттого удивительно приятный сюрприз. Они не отвернулись от сына. То, что случилось, было следствием разногласий – и не более.

Похоронный костер уже был готов и, когда носильщики поставили ложе на землю, она подошла к нему, продираясь через толпу. Просто один последний взгляд.

Ее сын.

Ее мальчик.

Мужчина, который наворотил дел, но которого она, несмотря ни на что, любила материнской любовью.

Рука легла ей на плечо, но она даже не обернулась.

Через траурную столлу она отчетливо ощущала глубокий шрам на ладони.

Либитинарии перенесли тело сына на костер.

Огонь объял его, скрывая от взглядов присутствующих.

Горячие слезы текли по щекам. Уже давно, но только сейчас она обратила на это внимание.

Костер равнодушно горел, забирая с собой не только тело сына, но и какую-то частичку ее самой.

Костер горел невероятно долго – и вместе с тем погас до ужаса быстро. Она бы так и стояла, таращась невидящими глазами на пепелище, если бы Луций не взял ее под руку и мягко, но настойчиво, не увлек за собой. Прочь с Марсового, вглубь лабиринта улочек, где продолжалась жизнь.

Внезапно навалившаяся усталость словно обволакивала ее. Она пропустила момент, когда их нагнал Цезарь, не заметила, когда из ниоткуда появились Октавия с Марцеллом в компании Котты, едва услышала, как к Цезарю подбежал незнакомый раб и сообщил, что все заинтересованные уже в сборе.

Странное наваждение покинуло ее только тогда, когда они завернули в противоположную от их с Луцием дома сторону - и пришли туда же, откуда и вышли сегодня в полдень в составе похоронной процессии.

– Луций, что происходит? – шепотом спросила Атия у мужа.

– Цезарь забрал завещание Октавия, - так же тихо ответил он, - Нужно его вскрыть.

– Но он же… - Атия нашла спину Цезаря и впилась в нее взглядом.

– Формально, он все еще его приемный отец, - пояснил Луций, - Коллегию понтификов по этому вопросу еще не созывали.

Атия молчала, продолжая следить за спиной Цезаря.

– Слушай, если не хочешь, можешь не… - начал было Луций, но она его перебила:

– Все в порядке, - губы растянулись в печальной улыбке, - Он мой сын, Луций, я не могу это пропустить.

Луций не нашелся, что на это возразить.

Людей, собравшихся в атрии бывшего дома сына, было меньше, чем она ожидала. Только близкие росдтвенники, несколько незнакомых лиц и примкнувший к ним непонятно зачем Бальб.

Только убедившись, что все в сборе, Цезарь сорвал восковую печать со свитка и быстро пробежал по нему глазами.

– 75% имущества отходят Марку Випсанию Агриппе, - читал он вслух, - 25% - Гаю Цильнию Меценату. Всем участникам битвы при Филиппах надлежит выплатить по 400 сестерциев . Из оставшихся – 50% отходят Агриппе, 25% - Меценату, а 25% уходят в казну.

Никому из присутствующих сын не оставил ничего. Грустная улыбка, застывшая на губах Атии, превратилась в усмешку.

Почему-то она не была ни капельки удивлена.

– И что нам с этим делать дальше? – недоуменно спросил Котта, разглядывая свиток в руках Цезаря.

– Пока не знаю, - Цезарь задумчиво потер подбородок, - Выплаты легионерам нужно произвести в любом случае, оснований лишать Агриппу с Меценатом их долей тоже, вроде бы, нет, но я не собираюсь бегать за ними по всему Средиземноморью, чтобы лично вручить им причитающееся.

Донельзя серьезный Бальб вмешался в их разговор неожиданно:

– Погоди. Там же половина – собственность проскрибированных. Вторая – твоя. И как с этим быть? – он смерил Цезаря внимательным взглядом.

Сердце Атии пропустило несколько ударов. Пока ничего вокруг не напоминало о содеянном сыном, она чувствовала себя почти нормально. Грустно, невыносимо тоскливо, но нормально. Но стоило хотя бы чему-то намекнуть…