Перерождение
Шрифт:
– Теперь, – я подпинываю очередной кусок поближе к дяде, – все справедливо, поскольку я уже понесла за это наказание. А ты, Аксель? Ты все так же влюблен в эту Бартуш с лошадиными зубами, или у тебя новая пассия? – перед отъездом в Академию, брат даже слагал о ней стихи. – Как там было? И, расстелив под пологом ковер, снимает дева тонкие шелка…
Аксель порозовел.
– …и далее, нагая, стенает…
– Вайю! – возмущенный вскрик.
– О, я уже Вайю? Уже не стоит вопрос что-я-такое? Как быстро, братик! Ты сделал стратегическую ошибку, вас там, в вашем пустынном Корпусе совсем
– Хватит!
– Нет, вы говорили – я слушала, теперь моя очередь. Ты все так же носишь те штанишки-кальсоны с вышитыми утками-мандаринками? – Акселю их вышивала одна из влюбленных служанок. – Нет? Наверное, сейчас у тебя на кальсонах мечи и копья! А то вино, помнишь, коллекционное, которое присылали дяде …ну то самое, которое таинственным образом пропало из запертого погреба, а потом вы с друзьями, такими же юными и бравыми сирами…
– Вайю! – Аксель хлопнул по столу.
– Хлопать будешь, когда станешь Старшим Рода. А для этого надо немного подрасти тут, – я постучала по виску.
Акселю двадцать два. Ему всего двадцать два. Вспомни, что ты сама творила в Академии в этом возрасте? Но успокаивалось плохо – до такого бреда, я не додумалась бы и в том возрасте.
– Дядя, – я развернулась к окошку, пританцовывая на носочках. – Мой милый, любимый и единственный дядя…, – сир Кастус напрягся, но я все равно собиралась сказать всё, что хотела, потому что он мог остановить этот балаган. Но не остановил. Хотел научить кого? Меня? Акселя? Это – результаты. – Аксель, ты ведь кажется не знаешь эту историю полностью? Мне тогда было четыре…дядя тогда целый год не возвращался в поместье, до самой смерти мамы. Хочешь знать по-че-му? – последние слова я почти пропела.
Аксель недоуменно смотрел на дядю. Он действительно не знал.
– Вайю, хватит! – дядя сердито сдвинул брови.
Ой, боюсь, боюсь, боюсь.
Я действительно считала, что Аксель имеет право знать. Не потому что это важно, а потому что мы – семья, и мы так далеки друг от друга. Каждый молчит о своем, и делится, только если это связано с задачи и проблемами Рода. Именно поэтому нас так легко растоптали в той жизни, просто разделив поодиночке, потому что мы никогда и не были вместе. Все эти псаковы тайны разделяют семью.
И мы так давно не были вот так, втроем. Пару-тройку раз за все время, когда Аксель приезжал ненадолго из Корпуса, и у всех всегда свои дела, времени нет.
– Я назвала его папой, – я кивнула на дядю. – Мне было четыре! Четыре, Аксель! Он единственный мужчина, которого я постоянно видела рядом с собой всю сознательную жизнь. Папы были у всех. И я решила, что у меня тоже должен быть. Мама…, – я вздохнула, воспоминания были не слишком приятными, – …мама отлупила меня, и первый и последний раз использовала «семейное наказание». А дядя больше не приезжал, – до самой маминой смерти. – Тебе сказали, что стащила и порвала свитки из библиотеки, помнишь?
Аксель машинально кивнул в ответ. Дядя отводил глаза в сторону.
– Извини, что разочаровала, – я повернулась к брату. – Извини, что не осталась бесполезной милой светлой, в этом темном царстве Блау, – саркастичный поклон. – Извини, что выжила в момент выброса, но пострадали угодья милой леди Фейу. Извини, но после последнего бойкота я перестала любить балы и светские развлечения в принципе… И я чудовище, да, я убила….а хочешь знать, почему? И чем? Хочешь знать, чем убила, Аксель? Твоим единственным гребаным подарком за все три зимы! Единственным, Аксель! И не говори, что за три года у тебя не было времени отправить мне ещё хоть одну гребаную посылку!
Я перевела дыхание.
– Леди не ругаются!
– Да что ты? Где ты услышал эту чушь.
– Я оставил тебя дома, с дядей! – он оглянулся на него в поисках помощи.
– Сейчас мы говорим о тебе. Так где был ты в это время, Аксель?
– Я был в Корпусе!
– В Корпусе? В Корпусе? Тебя вышвырнули с третьего курса Академии, поэтому ты в Корпусе, поэтому я вижу тебя раз в год – меньше декады, и так уже на протяжении семи лет! Семи! Вдумайся, Аксель! Этого того стоило? Эти твои заигрывания и лоялистские настроения стоили того, чтобы торчать в этом псаковом Корпусе на краю пустыни и видеть свою семью раз в год? Учился бы в Академии и приезжал бы на все лето, на все лето, Аксель!
– Все учились в Корпусе – и дед, и отец и дядя!
– Да, но они выбрали это САМИ! Сами! Их не вышвыривали с треском, потому что обнаружили связи студенческого совета и республиканцев. Это того стоило, Аксель? Хочешь знать, чем это все должно закончиться? Твои «надежные» республиканские столичные друзья втянут тебя в какую-то очередную интригу, которая рассчитана на таких легковерных идиотов, как ты. Потом Блау окажутся крайними, и ты будешь болтаться на виселице за измену! А я – вытирать слезы кружевным платочком, как истинная леди. Такой итог тебя устраивает?
– Отец…отец тоже считал, что будущее за …
– Заткнись! Просто заткнись, Акс!
Отец тоже считал. Отец тоже думал. Где сейчас отец? Я покосилась на дядю. Я-знаю-кто-убил-трибуна-Блау.
– Не смей так разговаривать со Старшим! И не тебе судить о республике…
– Аксель, ты идиот, – я простонала в голос. – Ты ещё не в курсе, я не показывала, но персонально для тебя я сделаю отдельный артефакт, чтобы долгими вечерами ты мог пересматривать, как именно действуют сторонники республики. И как они заперли в ритуальном круге твою сестру! Как именно действует подчинение, которое применяют на простых солдатах настоящие республиканцы. Где ты был, когда мне на этом псаковом вечере объявили бойкот? Где ты был, когда у меня был выброс, и я понятия не имела, выживу я в этот раз или нет? Где-ты-был?! Поэтому не смей мне говорить, что ты знаешь свою сестру. Ты не знаешь меня. Ты ничего не знаешь про меня…, – запал закончился, и мною овладело равнодушие. К псакам все.
Мой брат идиот.
Полный.
Мой-брат-полный-идиот. А идиотизм неизлечим.
– Дядя, среди Блау были идиоты? – Я интересовалась у дяди на полном серьезе. – С подтвержденным целителями диагнозом? Иначе как у нас такое выросло, – я показала пальцем на Акселя.
Дядя прикрыл глаза ресницами, чтобы не смеяться откровенно, но уголки губ дрогнули в улыбке. Дядя был со мной согласен.
**