Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

— Генерал Миллер — глава русского офицерства,— шепнул ма­ленький, кругленький общительный француз, бесстыдно оцениваю­щие глаза-оливки которого заставляли краснеть Монику. Они липли, присасывались. Самые неприятные из людей — назойли­вые. Оливковоглазый господин напирал бесцеремонно. Он оттер в сторону всех беседующих и говорил, говорил, шумно дыша пря­мо в декольте Моники.

— Думаю, молоденькую девушку в её безбурной жизни такие сложности не могут интересовать, а? И позвольте вас посвятить кое во что в популярной форме. Отношения Франции с Востоком полны романтики. Интерес к рынкам Туркестана, Памира, Гима­лаев у нас, французов, огромен. Золото, хлопок, каракуль. Да, золото прежде всего! Открыть через Азию прямое сообщение с на­шими азиатскими колониями, с Индокитаем! Драгоценные камин, перья райских птичек для таких птичек, вроде вас, а? Романтично! Еще во времена Франциска I Франция имела влияние в Турции, О, ангорские шали! Нежнейшая шерсть так ласкает шейки фран­цуженок. А ангорские кошечки! Так приятно, когда на коленях прелестной мадемуазель ангорская кошечка с голубым бантикем, а? У нас всегда благородные замыслы. Покровительство и протек­торат над восточными христианами: Ливан, Сирия, Месопотамия, Армения. Прекрасные армянки! Совсем в другом вкусе. Да, Франции необходимо, совершенно необходимо иметь свободный выход в Персидский залив. Ормузд! Кишм! Бендер Аббас! Ка­кие названия! Музыка восточной сказки. Индийские шелка! Пря­ности! Аравия! Оман! Маскат! Нефть! Арабские красавицы мне не по душе: пьют верблюжье молоко, жуют финики, мажут волосы прогорклым маслом. Брр... А дальше Индийский океан... Сказоч­ные сокровища, путь в Индокитай. Да, о чем это мы? Вы очаро­вательная Артемида, божественная. Но вы и представитель инте­ресов своего отца-эмира, дипломат с персиковыми щёчками. По­трясающе! Рубины Бадахшана так оттеняют атлас этой кожи! Че­суча обовьет эти совершенные формы тела. Туфельки, на маленьких китайских ножках. Вы ослепительны, мадемуазель!

Он все наступал на девушку своим тучным телом, беспардонно приближая свои быстро шевелящиеся губы к её губам и притра­гиваясь подрагивающими пальцами к её обнаженным рукам. И девушка в отчаянии озиралась по сторонам.

На помощь пришли остальные собеседники. Кто-то осторожно заговорил о погоде и гостях, не решаясь прямо увести её от разо­шедшегося толстяка.

Уже из-за спины своих друзей он послал девушке воздушный поцелуй.

— Божественная. Меня отвлекают дела. Мы еще поговорим. Сколько раз пунцовая краска на лице Моники сменялась бледностью, сколько раз слова возмущения готовы были слететь с её уст. Мисс Гвендолен требовала от неё полной безучастности. Она так долго лепила из неё английскую мисс, умеющую скрывать малейшие проявления естественных переживаний. И все же истинное Я, натура сказалась. Едва сдерживая возмущение, Моника про­говорила с трудом:

— Как он может?

Тихий вкрадчивый голос ответил:

— Когда говорит золото, все умолкает. Вы удостоились внима­ния самого барона Робера Ротшильда.

Теперь Монике пришлось выслушивать разговоры в ином стиле. И лишь бесстрастность, которую требовала от неё мисс Гвендолен, позволила ей выдержать еще одно «дипломатическое наступление».

С ней заговорили на родном узбекском языке, и радость согрелa её. Она готова была открыть новому собеседнику душу.

Но когда она взглянула на говорившего, холодок сжал ей сердце. Маленький, сухонький, с землистым желтушным лицом, безликий какой-то, вкрадчивый собеседник чем-то отталкивал. Фальшивый его взгляд из-под рыжеватых бровей сверлил, колол. Но откуда Моника могла знать, что собеседник стыдится своих ирасно-рыжих усов и мажет их на ночь красящим ландотоном? А он рассматривал девушку и бормотал:

— Совсем еще ребенок... Выдумали ещё какую-то принцессу... Что он хотел сказать этим? Вероятно, то, что девушку нельзя принимать всерьез? А Моника недоумевала: откуда она знала, что неприятного человека зовут Усман Ходжа. Она не отдавала себе отчета, что кто-то из присутствующих представил ей весьма лю­безно этого пользовавшегося двусмысленной известностью в Тур­кестане и на Среднем Востоке деятеля из бухарских джадидов. Двуличный, изощренный интриган, он сумел пробраться на пост председателя ЦИК Бухарской Народной Республики и, вступив на путь предательства, навлек неимоверные бедствия на мирные долины Кухистана. В те дни Красная Армия громила басмачей в Каратегине и на Памире. Захваченных главарей-курбашей при­везли в Душанбе на суд. Именно Усман Ходжа отпустил их, по­мог средствами, оружием и помог поднять новый мятеж против Бухарской Народной Республики на Памире. Когда же огромными усилиями удалось подавить его, Усман Ходжа дал возможность тем же главарям собрать силы в Кулябе и Бальджуане и устроить резню всех, кто сочувствовал советскому строю. Разгромленный в конце концов силами революции, возбудив к себе ненависть на­рода и вражду своих же приверженцев, Усман Ходжа бежал в 1921 году за рубеж и нашел приют у англичан.

В одно из своих посещений отеля «Сплэндид» Юсуфбай Му­кумбаев рассказал Монике про Усмана Ходжу такое, что характе­ризовало его как зулюма — злодея. Он многократно предавал не только народ, но и самого своего хозяина — бухарского эмира. Отечески Юсуфбай Мукумбаев предостерегал Монику быть осто­рожнее и с Усманом Ходжой и со всеми, кто провозглашает идеи пантюркизма и панисламизма.

— Джадидская собака, младобухарский пес, дважды нарушал клятву на коране. Предал твоего высокого отца эмира Алимхаиа в дни злодейского мятежа бухарской голытьбы... Он же изменил Советской власти, когда Ибрагимбек держал в осаде Душанбе. Сбежав, как вор, потом он таскался по Европе и, снюхавшись с одним бухарским евреем, нажил на награбленных в Бухаре деньгах миллионы.

По рассказу Юсуфа Мукумбаева, Усман Ходжа развил в кру­гах Лиги Наций энергичную деятельность против бухарского эмира, широко применяя взятки и подкуп.

— Волею божьей мы познакомились с одной русской княги­ней, бывшей до революции фрейлиной при царском дворе,— гово­рил Юсуфбай Мукумбаев.— Когда-то в своем петербургском двор­це та княгиня принимала его высочество Алимхана, а после бег­ства за границу сохранила добрую память о нем. Живя в Женеве в богатстве и уважении, та княгиня заботилась о делах эмирата. Она добилась, чтобы нас, Юсуфбая Мукумбаева, признали по­сланником эмира при Лиги Наций. Чтобы добиться такого поло­жения, нам пришлось затратить немалую толику золота и кара­кульских смушек. Но зато мы достигли многого. Мы сидели за одним столом с послами Турции и Египта, Франции и Италии, и нам благосклонно жал руку сам министр Керзон. Так вот однажды на заседании Соединенных Наций с мимбара начал болтать неразум­ные, подлые речи тот самый Усман Ходжа: «Только я, Усман Ход­жа, являюсь единственным законным и истинным представите­лем, — лаял этот пёс, — представителем притесненных большевика­ми мусульман, татар и русских Туркестана!» Тогда моё сердце па стерпело. Я встал со своего мес-та и закричал: «Эй ты, длинно-язычный Усман Ходжа, хватит лить воду, самозванец. Эмир наш Алимхан — личность священная! Он единственный хранитель центра исламской религии благородной Бухары и потому является единственным законным «оберегателем интересов». Алимхан соз­даст могучий халифат в составе Персии, Афганистана, Хивы, Бе­луджистана, Самарканда, Ферганы и всего прочего Туркестана. Один он призван низвергнуть большевиков! А тебе, Усман Ходжа, не-чего лаять и скулить перед лицом уважаемых людей и оглушать их барабанным шумом пустых слов!» Однако, получив такую нашу отповедь, четвероногая скотина Усман поднял крик: «Народы не желают эмира и не признают его. Эмир, — отвратно было слушать подобные слова, — тиран, деспот, угнетатель!» Ублюдок Усман Ходжа осмелился заявить еще, что я, Юсуфбай Мукумбаев, не имею полномочий от народов Туркестана! Проклятый болтун!

Юсуфбай Мукумбаев сидел на диванчике в гостиной отеля «Сплэндид», добродушный, важный. Слова возмущения он выго­варивал удивительно спокойно, невозмутимо. Он оживлялся, лишь когда взгляд его останавливался то на Монике, то на Гвендолен.

Юсуфбай Мукумбаев откровенно любовался ими. Он принад­лежал к людям, которых в странах Востока называют «чашмчарон», то есть любителями поглазеть на женщин. В день их приезда в Женеву он прислал в отель «Сплэндид» по комплекту каракульских мерлушек на манто: золотоволосой Монике — черные к курки высшего сорта «араби», а блондинке мисс Гвендолен — серебристые, каршннской породы.

— А рассказываю я тебе, принцесса, все для того, чтобы ты, царская дочь, знала, кто враг твоему отцу и кто друг. По совету уважаемой княгини, чтобы пресечь интриги того проклятого Усмана, я специально совершил путешествие в Кала-и-Фатту, и их вы­сочество соблаговолил написать на пергаменте собственноручно обращение к Соединенным Нациям от имени всех мусульман Бу­хары: «Народ правоверный полон любви и уважения к нам — эми­ру Алимхану, единственному законному властелину Бухары. Усман Ходжа — лжец. Мусульмане ждут нас, эмира Алимхана, на престол отцов». Вот мы и прибыли в город Женеву в Соединенные Нации по делам высокого эмира и тут узнали, что ты, Моника-ханум, уже находишься здесь.

Тон, которым говорил Юсуфбай Мукумбаев, не отличался поч­тительностью. Так не подобало бы купцу, хоть и богатому, гово­рить с эмирской дочерью. Мукумбаев «замазывал лицо солнца грязью», то есть изворачивался. Ему хотелось выпытать, почему Моника оказалась в Женеве без ведома Сеида Алимхаиа и что она здесь делает. «У мужчины одна хитрость и один язык, а у женщи­ны сто языков и тысяча хитростей». Он так и ушёл, ничего не вызнав, рассерженный, недовольный. Однако посланные назавтра в отель «Сплэндид» новые поистине царские дары свидетельство­вали о его умении заглядывать далеко вперед.