Перешагни бездну
Шрифт:
Начальник Дверей обратился к придворным, устроившимся играть в шахматы у входа в зал на коврике.
— И вот еще куклы, большие чины. Шевели, шевели своей рыжей бородой, о хранитель нравов государства — верховный раис! Твое дело определять, сколько кому ударов палкой по пяткам за пьянство. А твой партнер — сам министр артиллерии Топчибаши. Сейчас тебя позовут брить эмира! Кузнечик соколом стал? Был ты парихмахером. Угодил повелителю, гладко бреешь голову. Резван, усладительница ночей Алимхана, все ещё твоя жена? Ну, а сахарный виноград достался шакалу. Тьфу! А твой чин главнокомандующего стыд прикрывает!
— Вор у вора крадет, а всевышний смеется,— заметил доктор.
— Что, что? — забеспокоился Начальник Дверей. Но Бадма уже выходил в дверь и даже не обернулся.
— Кхм, он еще в чести у господина эмира, — громко кашлянул старичок, — придется доложить — капнуть каплю яда. И яд иногда — лекарство!
— Э, господин блоха, — затряс седой бородой раис, — скачешь туда-сюда? Шепчешь? Шептун, нашептываешь? Наушничаешь?
Удивительно проворно Начальник Дверей подскочил к шахматистам.
— Вы, господа «леджлады». Думаете, передвигаете на доске фигуры и уже сравнялись с бесподобным в мирах Леджладом, знатоком шахмат древности. Тьфу! Шахматы для вас — прикрытие ваших интриг и заговоров. Берегитесь! Коврик крови еще ждет кое-кого! Как бы чьи-то головы не выкинули в помойку.
— Пусть сгорит твой отец в могиле! — отмахнулся Топчибаши, рыхлый, полнокровный перс с хорасанскими усами-жгутами.— Времена «Палача сюда» прошли. Меч при бритве не нужен. А твое время, господин птиц, фьюить! — он оглушительно громко свистнул.
— Подожди, ты, супруг эмирской подстилки. Ну как, красавица все танцует гарбиле — танец живота. Для кого лучше — для эмира или для мужа?
Но он не договорил и с явным испугом попятился. Из двери вышла, нет, вырвалась вихрем стремительная, вся в косах-змеях, упешепная сжерелгями из сотен монет сама Резван. Доктор Бадмя задержался в дверях и смотрел на неё. В его глазах промелькнул интерес. Он впервые мог разглядеть её при дневной свете. Резван трудно было назвать красавицей, потому что на лице её были видны только одни глаза, огромные, синие, могущие делаться, особенно в ярости, почти черными. Взгляд их заставлял дрожать самого эмира.
— Где лошади? — вкрадчиво, с хрипотцой, спросила Резван, подбоченясь, Начальника Дверей. — Где мои тахтаравам? Почему моя свита не готова?
Она вырвала у старичка из рук его почтенный посох, кончиком его перевернула доску с шахматами и почти прошипела:
— Я спрашиваю, господин парикмахер, ты, кажется, еще муженёк мой, обязан заботиться и лелеять мою милость, а? Ну, во славу аллаха, теперь я даю тебе трижды развод!
— Развод? — без особого огорчения пробормотал перс.
— Развод! На колени, презренный! Я теперь ханша, супруга. Не обращая внимания на изумленные физиономии придворных,
Резван накинулась на Начальника Дверей
— Так где лошади? Где лошади?
— Мои посох! — пискнул Начальник Дверей, комично заслоняя лицо ладонями. – Моё достоинство!
Раис и Топчибаши уже стояли, почтительно склонившись перед разъяренной бадахшанкой, и бормотали невнятно:
— Лошади? Тахтараван? Извольте приказывать, госпожа?
— Едем!
— Едете? Сегодня, госпожа? — удивлялся Начальник Дверей, словно он впервые узнал о поездке Резван.
— Не ваше, старик, дело. Приготовьте, я скажу, когда поедем. А если вы ещё раз посмеете про танец живота, старый слюнтяй, или про подстилку, клянусь чревом моей матери; как бы вам не стать самому подстилкой госпожи смерти. А теперь убирайтесь! И чтобы все было готово.
— Но... а их высочество Алимхан!
— Я ему сама скажу. У меня... у меня в Бадахшаие отец... Гулам Шо! — И вдруг она затопала ногами в расшитых индийских туфлях и зарыдала. — Отец болен, я знаю, болен. Ночью в полной темноте я открыла коран и положила на открытую страницу ключ и прочитала две молитвы... А утром я прочитала суру, и эта сура о путешествии!
Она била себя в высокую грудь, монеты звенели, слезы лились из её синих широко открытых глаз, змеи-косы метались вокруг головы, а посох в кулачке угрожающе раскачивался над склоненными головами придворных.
Но так же вдруг Резван замолкла, и лицо ее прояснилось. Не вытирая блестящих от слез щек, она закричала:
— Выезжаем завтра в час утренней молитвы! Завтра! Завтра!.. А теперь все вон!
Пятясь, придворные вышли. Резван метнулась к противоположным дверям, но, натолкнувшись на доктора Бадму, впилась в него глазами и замерла.
— Вы? И вы тут? Что вам надо здесь, шептун? Ненавистный шептун!
Она не посмела прикрикнуть на доктора Бадму. Она просто боялась его, считала колдуном.
— Женщина, ты сделаешь так, что я поеду с тобой, — заговорил доктор Бадма, почти беззвучно шевеля губами, и оттого Резван почувствовала легкий озноб и ещё больше перепугалась. Голос доктора обволакивал её, подавлял, лишал воли. — Знай, тебе грозит опасность от таинственной Белой Змеи. Одному мне известно заклинание, оберегающее от неё.
— Но... что скажет супруг... эмир?
— Тихо! Я здесь, чтобы лечить эмира. Я доверенный доктор эмира. Эмир мне уплатил сто янбю серебра, чтобы я берёг его здоровье, а каждый янбю — сорок тиллеи золотом. Ты, женщина, возьмешь все сто янбю. А сейчас пойди к эмиру и скажи: «Я больна. Я не могу поехать в Бадахшан из-за болезни. Я поеду в Бадахшан, если ты пошлешь доктора Бадму сопровождать меня». Понятно? Иди! И помни о заклятии от Белой Змеи!
— Клянусь молоком моей матери, вы едете со мной..