Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

Змея ненавидит запах мяты,

а она растет у входа в ее нору.

Узбекская поговорка

Отряд шел через перевалы, где снег лежал «на глубину копья». Проводники жаловались: «Мы разорваны когтями тигра-холода». Хмурый день прогонял морозную ночь. И снова зажигалась за горными хребтами тусклая утренняя заря. Кони скользили на на­ледях, падали. Кони гибли, срываясь в пропасти.

Вождь вождей все чаще развязывал бархатный мешочек. Зве­нело золото. А если жители каменных хижин упрямились и не же­лали давать вьючных животных, из кобуры извлекался «убедитель­ный довод». И последняя лошадь, жизнь и смерть горца, выводи­лась из каменной конюший.

Много дней пробивались через горы. Железный организм вож­дя вождей, стальные мускулы его гурков превозмогали все лише­ния и трудности зимнего пути. А со своими спутниками, департа­ментскими чиновниками и подрядчиками Пир Карам-шах и не ду­мал считаться. Не один из них отстал и остался где-то позади.

Местные властители из захудалых каракорумских князьков восторгались: «О вождь вождей, лишь тебе под силу такое! Лишь богатыри — великаны горных вершин — способны на такое! Твои руки и из камней выжмут масло!» Пир Карам-шах морщился и не желал слушать льстивые восторги. Он понимал, что «низкое интри­ганство и подвиг отнюдь не совместимы», и свирепо принимался разносить чалмоносных шахов-царьков и миров-владетелей. И при­том резко, даже грубо, хотя всегда и во всеуслышание утверждал, что грубость в обращении с туземцами недопустима.

А на таком холоде приходилось даже кричать. Он кричал, что­бы согреться и чтобы вывести горцев из зимнего оцепенения. И он кричал: «Мелкие, гнусные обманщики! Где рабочие? Почему сня­ли строителей с перевалов?» Он срывал на чалмоносных владе­телях злобу и досаду. Из-за лени и разгильдяйства важнейшая стратегическая дорога на Бадахшан строилась безобразно медлен­но. А в зимние месяцы её вообще не строили.

Дорога должна была сделаться связующей осью будущей центральной азиатской Тибето-Бадахшанской империи. Но лентяи и бездельники расползлись по своим утонувшим в сугробах селе­ниям, и все работы остановились. И вместо того, чтобы доехать до Мастуджа на автомобиле с комфортом и удобствами, прихо­дилось карабкаться верхом, а то и пешком, держась за хвост коня, и совершать никому не нужные «подвиги» — проваливаться по горло в снег, обмораживать ноги, давиться дымом костров, спать на камнях.

— Где дорога? — спрашивал Пир Карам-шах, пощелкивая ног­тем по двойной красной линии на карте. Чернильная трасса авто­мобильного шоссе выглядела внушительно, но дорога существо­вала ещё лишь в проекте.

Транспорты с оружием и амуницией остались с осени у подно­жия перевалов. Сотни ящиков и вьюков лежали мертвым грузом в селениях вдоль трассы будущей дороги, ловкачи-чиновники из Англо-Индийского департамента не теряли времени и продавали винтовки по ценам до смешного низким. Но оружие покупали со­всем не те, кому оно предназначалось. Ибрагимбек и его локайцы находились далеко на севере. Они так и не смогли пройти на юг через непроходимые в зимнее время перевалы.

Но наконец «белоснежное сменилось на темное», «зубы зимы перестали грызть камни». Бурая земля оделась зеленым шелком. Люди ущелий и долин выбирались все чаще из сырых, холодных каменных коробок хижин погреться на солнце, посмотреть из-под руки, не очистились ли от снега перевалы и горные тропы, не пора ли седлать мохнатых яков, ревущих от весенних желаний.

По дорогам Хунзы и Дардистана скакали всадники во френ­чах цвета хаки и в высоких голубых тюрбанах.

— Вооруженные! Вооруженные, — бормотали горцы, а Гулам Шо, царь Мастуджа, ходулеватый, похожий на суковатую оглоб­лю, нетерпеливо слонялся взад-вперед под навесом летней кухни, где возились у очагов его растрепанные, почерневшие от зимней копоти, бойкие на язык, вечно ссорящиеся жены. Шлёпая их по мягкому месту, Гулам Шо приказывал с высоты своего царского величия:

— Каждодневно печь горячие чаппати! Чтобы днем и ночью не потухали угли в золе очагов!

— Гостя ждет! — хихикали, поводя карими очами, вертушки жены. — Ершится. Жрать нечего, а усы умащает душистым мас­лом, — и показывали вдогонку своему царственному супругу язык. Повелитель Мастуджа был настоящим царем. Вёл он свой род не от кого-нибудь, а от самого Александра Македонского. Но по своим достаткам и могуществу мало чем выделялся среди горных козопасов. Разве лишь коз и яков у него имелось побольше, да и спал он не с одной женой, а со многими. «Вот как бы ему не пришлось пересесть с коня на осла», потому что денег он совсем не имел, а продавать своих мастуджских красавиц и сделаться, ра­боторговцем ему мешала влюбчивость.

Но гость не ехал и не ехал. И уже на берегах сумасшедших речек в зелень шелка вкрапились голубые, желтые и пунцовые пятна и блики ранних горных цветов, а ледники на Каракоруме тревожно посинели. Прямой, со спесивой осанкой и с жестким злым взглядом вождь вождей Пир Карам-шах не сидел на месте в Мастудже. Верхом на плотном горном коньке пробирался он по самым головоломным тропинкам.

Но Пир Карам-шах не любил болтовни. Если собрать тысячи людей и любой из них по камню унесет, то можно и в Каракорумском хребте ущелье прорубить.

Пользуясь каждым солнечным днем, Пир Карам-шах согнал на перевалы все мужское население Мастуджской долины и за­ставлял самого царя Гулама Шо показывать, как нужно прокла­дывать в несокрушимых скалах дорогу киркой и лопатой. Жи­листый, высоченный царь железными лапами сжимал рукоятку кирки и сворачивал целые глыбы. И подданным Гулама Шо ни­чего не оставалось, как следовать его примеру. Они работали, про­ливая пот и ворча: «Зачем? Здесь тропа есть. Такая тропа всегда была. Хорошая тропа для людей и ослов. Её легко испортить, когда приближается враг. С такой тропой жить спокойно».