Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

Именно тогда, в первые месяцы пребывания в бунгало, Моника увидела человека, которого «обрабатывал» Пир Карам-шах. Толстоватый, громадный, с припухшим лицом, ничем не примеча­тельный горец говорил на кухидаманском «дари», и девушка не сразу разобралась в его невнятном бормотании. Держался он на­стороже. Глядел исподлобья и каждый раз вздрагивал и плевался, когда Моника начинала переводить ему вопросы мистера Эбенезе­ра. Отвечая, горец неизменно восклицал, обращаясь к девушке:

«Эй ты, дочь греха, закрой лицо!» Он отказывался отвечать, тре­бовал, чтобы «девку» выбросили за дверь. Правоверному не подо­бает сидеть рядом с «силками сатаны». Горца уводили. Мистер Эбенезер пожимал плечами, а мисс Гвендолен, слушавшая разговор из столовой, заявляла: «Тупая скотина. И еще из него хотят сделать короля!» Пир Карам-шах

небрежно бросил: «Имен­но! Такие тупицы подходят для трона больше всяких там умников. Этот хоть слушаться будет. Не то, что всякие напичканные передо­выми идеями азиаты».

Затворничество обостряет любопытство. Монике не стоило труда узнать подноготную о таджике. Звали его пренебрежительно Бачан Сакао — сын водоноса, хоть он имел и мусульманское имя Хабибулла. Видимо, он не забывал, что его уже раз приговорили к виселице — ходили такие слухи — и не доверял англичанам. Частенько он осторожно ощупывал шею, что производило комиче­ское впечатление. Он физически ощущал шероховатость вере­вочной петли на своей коже и потому выглядел робким и жалким.

В бунгало проникали слухи один тревожнее другого. Монику они волновали потому, что намечалась ее поездка в Афганистан в Кала-и- Фатту, а ехать ей предстояло через страну, захваченную мятежными племенами. Девушка просто боялась и не скрывала страха. Ее совсем не привлекала встреча с эмиром бухарским Сеидом Алимханом. Она никак не могла примириться с мыслью, что он ее отец и что она малика — принцесса. Странно и труднообъ­яснимо, но ее тянуло на родину, в Чуян-тепа. Вся жизнь там, осо­бенно в последние три года, не доставляла ей ничего, кроме страданий. Но от одной мысли о своем кишлаке сердце ее сладко сжималось. Мысль, что у нее отец настоящий царь и что отныне ей предстоит жить во дворце, ходить в шелках, есть из фарфоровой посуды, не укладывалась в ее сознании. Затворничество, светская муштра, ожидание встречи с отцом-эмиром, нотации мисс Гвендолен-экономки и желтый оскал хозяина бунгало — все надоело. Моника хотела домой, в Чуян-тепа.

Сын водоноса Хабибулла, ленивый, неповоротливый, с против­ным его брюзжанием по поводу «дочерей греха», вызвал в ней симпатию. Он знал несколько слов по-узбекски и уж тем напоми­нал о чуянтепинских углежогах и кузнецах, о родных, о беспомощ­ном Юнусе-кары. Водонос служил как бы мостиком между чуж­биной — Пешавером и родным Чуян-тепа.

Обычно Хабибуллу приводили в патио бунгало, и он понуро сидел на корточках у дверей Белой гостиной с кислой, вечно пот­ной физиономией. Он сиживал дни напролет, а слуги не давали ему диже пиалушки чая. Он нередко уходил голодный, но все такой же инертный, разваренный, так и не дождавшись Пир Ка-рам-шаха. Жалостливая Моника тайком приносила на подносике чай, сэндвичи, тартинки, кусок мяса. Хабибулла с жадностью по­едал все, но не благодарил. Женщину не благодарят. Женщине приказывают. От мисс Гвендолен-экономки Монике попадало, и не раз. «Смотри, он украдет подносик — он же серебряный — и тебя в придачу. Ты, красавица, во вкусе азиатов. Быть тебе женой водоноса!» Мисс Гвендолен прогоняла Монику: «Готовишь-гото­вишь из нее светскую особу, а азиатчину никак не вытравишь. Марш к себе!» Монику жестоко наказывали, чтобы «отучить от чувства жалости, которое есть нонсенс».

В один из дней Хабибуллы-водоноса не оказалось на обычном месте. На возвышении у фонтана прямо на груботканом паласе спал Пир Карам-шах. Он спал в одежде, не сняв даже оружия, в сапогах. Тюрбан с алмазным аграфом сбился на бок, обнажив бе­лую полоску лба, покрытого капельками пота. Видимо, вождь вождей прискакал верхом откуда-то издалека и свалился, сморен­ный усталостью. Одежда в пыли, грязные разводы от пота на щеках, давно не чищенные сапоги, не снятая с кисти руки плеть — все говорило о дальней и трудной дороге. Моника замерла со и подносом перед возвышением. Она привыкла видеть над­менного вождя вождей блистательным, пышным, властным. Удивительное дело, — как ни устал Пир Карам-шах, как ни глубоко провалился он в бездну сна, но осторожность и тревоги походной жизниее оставили его и сейчас. Полный любопытства взгляд девушкизаставал его поднять веки. Огонек зажегся в его глазах, и он членораздельно произнес: «Все прекрасно, моя леди, водонос взобрался по ступенькам вверх. Вор — теперь король!» Мгновенно он снова погрузился в сон. Моника осознавала все неприличие своего

поведения — уроки мисс Гвендолен не прошли даром — и побежала к себе. И как удивилась Моника, узнав вскоре, что сын водоноса, мелкий воришка, потряс целое государство, сделался его царем и именем аллаха отныне распоряжается жизнью и душами миллионов. «Любого чумазого нищего сделаю королем,— похвас­тался в бунгало Пир Карам-шах.— Надо лишь влезть в психо­логию Востока. Жалею, не успели мы дать ему королеву.— Иро­нически посмеиваясь, он поглядывал на Монику.— Был бы у нас свой резидент при троне. И какой резидент! Впрочем, еще не позд­но. На очереди у нас еще один». Моника невольно покраснела, хо­тя и не понимала, к чему клонит вождь вождей.

Все разъяснил Монике Курширмат Одноглазый. Он изредка появлялся в бунгало. Вообще мисс Гвендолен его терпеть не мог­ла и запретила на порог пускать. Но курбаши умело находил предлоги, чтобы наведаться к «уважаемой племяннице», как он льстиво называл теперь Монику. Зная, что Монику ждет необычайная судьба, он не хотел остаться в стороне. «Запах кебаба щеко­тал ему ноздри». С деланным участием он предупреждал Монику! «Не доверяй ему,— он намекал на Пир Карам-шаха.— Плохой, коварный человек. Он хотел сделать тебя женой водоноса. Теперь он думает выдать тебя за конокрада!»

Кривой курбашн всячески старался добиться доверия «племян­ницы», постоянно наноминая ей, что он вырвал ее из лап басмача Кумырбека, спас ее честь и, возможно, жизнь. Конечно, он умалчивал, что лишь случайность помешала ему с выгодой продать Монику еще в Ханабаде Ибрагимбеку и что «инглизы» попросту провели его, Куригирмата, вынудив привезти девушку в Пешавер, но заплатив ничтожно мало. Помалкивал он и о своих приватных переговорах с достопочтенным посланцем эмира, господином На­чальником Дверей Хаджи Абду Хафизом. Моника и не подозревала, что все уже было наготове: привратника бунгало подкупили, коней наняли, проводников нашли. Похищение Моники задерживалось из-за пустяка — Кривого Курширмата не устраивала сумма. Эмир не слишком высоко оценивал свои отцовские чувства и не так много обещал Курширмату за свою дочь. А Курширмата в Пешавере держали отнюдь не в чести. Он, недавно еще могуществен­ный глава басмачества в Фергане, вынужден был зарабатывать средства к существованию службой собственным корреспондентом в местной пешаверской английской газете. Оставалось недоуме­вать, откуда у басмача-бандита такое знание английского языка и «таланты» журналиста желтой прессы. Так или иначе Курширмат был недоволен своим положением и не собирался упустить такой ценный приз, как Моника.

Что ж, эмир Сеид Алимхан скуповат, но, надо полагать, отцов­ские чувства скажутся. Курширмат не спускал своего единствен-вого глаза с бунгало, а когда удавалось, проникал в него и уми­ленно улыбался Монике. Где-то в самом темном уголке души чуть шевелилась и другая мыслишка. Ну, а если эмир не раскошелит­ся, тогда тоже не все пропало. Почему бы ему не привезти в Кала-и-Фатту Монику не «племянницей», а женой. Курширмат распус­кал слухи, что он сам из ферганских аристократов и состоит в прямом родстве с последним кокандским ханом Худояром, даже является его родным внуком. Не выгонит же Сеид Алимхан такого зятя. Однако Курширмата больше устраивала круглая сумма в золотой валюте. В дело беглого эмира он плохо верил и не торо­пился к нему в родственники. Одноглазый курбаши хорошо по­мнил аравийскую пословицу: прыгнул лев за луной — ногу вы­вихнул.

ОБЕД В БУНГАЛО

По мере возможности каждый пытается мыслить.

Хафиз

Британская колония в Пешавере торжествовала. Наконец уда­лось то, о чем десять лет мечтали англо-индийские политики и дипломаты. Наконец, после вступления на престол сына водоноса, Афганистан превратился в грозный бастион, жерла орудий кото­рого направятся в сердце Туркестана.

Политический кризис тех лет вошел в историю Среднего Востока как попытка Британской империи вновь подчинить Афга­нистан, добившийся независимости в войне с Англией в 1918 году. Наконец-то свергнут прогрессивно настроенный король Аманулла, поддерживавший дружеские отношения с Советским Союзом, и к власти пришел послушный Британии слуга.