Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

— Да, так говорят,— не выдвигаясь вперед и не показывая лица, просипел неизвестный.— Но я дам тысячу рупий, если мне скажут, кто на самом деле эта двуногая собачонка.

Он повернулся — и свет упал на его лицо, одноглазое, все испещренное шрамами. Сахиб Джелял сразу же узнал Кривого Курширмата, и неприятный холодок пополз по спине.

Еще в Пенджикенте стало известно, что в ночь после казни Кумырбека Монику с ее спутницей захватил на Маргузарском овринге курбаши Курширмат. Он сумел обмануть отправившихся на ее розыски чуянтепинских углежогов. На их глазах перевел пленниц по шаткому мостику через поток, приказал своим джиги­там разломать его, что они и сделали, насмешливо

издали отвесил поклон углежогам и исчез с добычей среди скал. Ближайший мост находился далеко, и, пока преследователи нашли его, Кривой уже был за Гнссарским хребтом в диком урочище Санггардак, а оттуда по долинам Сурхана и Кафнрнигана старой контрабанд­ной тропой ушел за рубеж. Здесь он обосновался в Ханабаде, незадолго до того захваченном ибрагимбековскнми бандами. Плен­ницу Кривой держал взаперти в одном караван-сарае, не скрывая своего намерения продать ее Ибрагимбеку.

Однако главаря локайцев в то время не было в Ханабаде. Он гостил в Кала-и-Фатту, что близ Кабула, у бухарского эмира.

Тогда Кривой повел переговоры с прибывшим в Ханабад с тайной миссией полковником англо-индийской службы Амеретдин-ханом. О чем они советовались, неизвестно. Но Кривой после этого не повез девушку, как следовало ожидать, к эмиру в Кала-и-Фатту. Пленницу подвергли трудностям многодневного путеше­ствия по головоломным перевалам Гиндукуша и привезли в горное княжество Сват и оттуда — в Пешавер в Северо-Западной Индии.

Но осторожно! Спокойно! Сахибу Джелялу не нравилось, что Пир Карам-шах что-то очень внимательно поглядывает на него. Чем-то Сахиб Джелял привлек его внимание. Про таких, как Сахиб Джелял, говорят: «Протянет руку — пригнет к земле вершину торы». Пир Карам-шах, сам очень властный, не терпел, если ему на пути попадались властные личности.

И сейчас он, видимо, пытался понять, кто такой Сахиб Джелял — друг или враг. Малейшее движение лица, неосторожный жест, и все можно испортить. Еще хуже, что у Пир Карам-шаха здесь есть свой человек, тот, кто сейчас отозвался из темного уголка за колоннами. «Да, так говорят». Это Кривой. Страшный курбаши Курширмат, одноглазый зверь, три года опустошавший Ферганскую долину, объявивший себя «амирляшкаром» мусуль­манской армии. Потерпев поражение, он бежал от справедливой кары. И вот сидит теперь в зеленом английском френче, в синей выцветшей чалые и с подобострастием поглядывает единственным глазом на Пир Карам-шаха. И этот преданно-почтительный взгляд говорит больше, чем всякая болтовня о великом почете, который якобы оказали беглому басмачу-курбаши англо-индийские власти, когда он побитой собакой приполз в Индию лизать руки своим хозяевам. Кривой сидел в присутствии Пир Карам-шаха скром­ненько, вопрошая единственным глазом: «Чего угодно?», в ожида­нии, когда хозяин и господин свистнет.

Но Сахиба Джеляла тревожило другое. Нельзя, чтобы Кривой узнал его. К счастью, тогда на рассвете у хижины чабанского ра­пса Сахиб Джелял лежал, натянув одеяло на голову и в щелку разглядывая всадника. В Афтобруи, когда Курширмат зашел в михманхану и разыграл сцену великодушия с домуллой Микаилом-ага, Сахиб находился в соседней комнате. Он слышал каждое слово, следил за каждым движением курбаши, готовый прийти на помощь Микаилу-ага, но ему так и не понадобилось переступить порог михманханы.

Курширмат снова отодвинулся за колонну. Пир Карам-шах уперся взглядом в Сахиба Джеляла и заговорил о другом:

— Все присутствующие здесь занимаются почтенным, благо­словенным пророком делом торговли. Все имеют золото от купли-продажи. И нет трудного дела, которое от золота не становилось бы легким. Вот вы, господин Сахиб, сколько вы из своего золота выделите на дело торжества ислама?

Неожиданный

вопрос задел всех присутствующих. И Исмаил Диванбеги, и все чалмоносцы понимали, что от ответа господина Сахиба Джеляла зависит многое и прежде всего их кошельки.

О богатстве Сахиба Джеляла ходили легенды. Говорили, что во время бухарской революции он потерял очень много, но сумел сохранить свои торговые предприятия в странах Востока и по-прежнему обладает огромным состоянием.

Уж кому-кому, а ему надлежит знать, что делать, как поступить. Ивсе вытянули шеи, повернули бороды и смотрели на него. Все с тревогой ждали, какую сумму пожертвования назовет он, и заранее кряхтели, понимая, что и им придется раскошелиться.

Изящно сложив кончики пальцев, Сахиб Джелял любезно, но с иронической усмешкой заговорил:

— Поистине, купец, вкладывающий капитал в дело, безразлич­но, касается ли оно мира или войны, делается лицом заинтересо­ванным. И если он дает золото, то за золото он не пожалеет жиз­ни. Таков закон человеческой природы. И вы, господин Пир Ка­рам-шах, знаете закон человеческой природы. Хвала вам!

Чуть заметное движение нетерпения, сделанное вождем вож­дей, не заставило Сахиба Джеляла изменить иронический тон. Он продолжал все так же:

— Вы, господин Пир Карам-шах, изволили говорить о необходи­мости пожертвования на дело ислама. Да. Согласен. Но пророк сказал: «Подай милостыню и забрось память в реку забвения!» Соблаговолите же решить нам самим, сколько надлежит пожерт­вовать и оставить это в тайне, дабы нас не сочли хвастунами.

Вздох облегчения прошелестел по айвану. Ладони зашуршали по бородам. Раздались благодарные возгласы в честь Сахиба Джеляла, проявившего неслыханную смелость. Сахиб Джелял не спешит расставаться со своим золотом. Значит, вопрос не ясен. Какой коммерсант отдаст капитал, не веря в прибыль? Пусть чернеет лицо всесильного вождя вождей.

Чалмоносцы толпой ринулись к лесенке и босыми ногами под­хватили свои кавушн, выстроенные в ряды на земле у анвана. Де­шево отделались! И, главное, месть Пир Карам-шаха направится не на них, а на Сахиба Джеляла. Благодарение аллаху!

И все же, торопливо семеня мимо воинственных гурков, каждый предусмотрительно склонялся в поясном поклоне, избегая взгля­дов их тигриных глаз.

Еще не стихло шарканье подошв и шлепание задников кавушей по красному песочку дорожки, как раздалось ворчание:

— Неверие людское подобно ночи. Тьма бежит от солнца. Гнев всевышнего настигает тех, кого хочет.

Снова говорил Пир Карам-шах. Он щеголял своей ненавистью к безбожникам кяфирам. Его побаивались князья и ханы от Кветты и Белуджистана до Северо-Западных приграничных про­винций. Князья держали его подальше от своих тронов, потому что он грозно попрекал всех за приверженность к «пороку, выте­кающему из кяфирского зловонного источника».

В жилище бухарского эмигранта Исмаила Диванбеги борец за веру Пир Карам-шах находил отдых от вечных скитаний. Здесь строго собюдались мусульманские молитвы и омовения, посты и благочестивые «зикры». Ничто в убранстве помещений не раздра­жало взоров верующих и не напоминало нечестивых обычаев ев­ропейцев. В саду возвышался построенный руками проезжих мусафиров — странников — бухарцев невысокий, изящной кирпичной кладки минарет. Поднявшись на него, мирза — секретарь Исмаи­ла Диванбеги — пять раз в сутки возглашал неизменный азан, которым даже в полночь поднимал с постели гостей, дабы они не забывали прочитать ночную молитву. Построить мечеть Исмаил Диванбегн не смог, и на молитву все собирались на айване, отра­жавшемся резными колоннами в воде шестиугольного водоема, облицованного квадратным кирпичом.