ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
Шрифт:
Тысяча лет еще не прошла. А вот спустя сто лет пришлось посылать миссионеров не в Индию и Японию, а в Россию. Впрочем, и для этого случая их нашлось тоже немногим более четырех [810] …
Конечно, не только наша национальная вина усматривается в этом многовековом кризисе.
Христос называет апостолов учениками и призывает их учить народы. Однако даже на уровне этикета эта евангельская модель [811] в Церкви — во всей Церкви, а не только в русской — не прижилась: вместо учителей — «владыки» («деспоты»), вместо учеников
810
Протоиерей Георгий Митрофанов, протоиерей Димитрий Смирнов, иеромонах Анатолий Берестов, священник Олег Стеняев, диакон Михаил Першин, профессор А. И. Осипов, профессор А. Л. Дворкин… Много ли еще людей, регулярно покидающих свой дом, ездящих по России и готовых к встречам с людьми неправославно настроенными?
811
Палестинские христиане в изначальной
— «рабы» и «чада» [812] . Долгие столетия оставался нерешенным вопрос: священник должен учить прихожан, но откуда он будет сам брать то, чему будет учить?
Пример доброй жизни, личный духовный опыт — это, конечно, хорошо. Но ведь есть в христианстве и логосная, умная составляющая. «Догматическое богословие». Мало Христу молиться. Надо еще и верно мыслить о Нем. Надо уметь ответить на вопрос самого Христа — «А вы за кого почитаете Меня?».
Опять же все средневековье (а не только Русь) прошло мимо мира ребенка (а педагогика — это и есть изначальное миссионерство).
812
«Братское имя, считавшееся общим самообозначением всех христиан, в течение III века стало исчезать. Клирики продолжали называть себя братьями и в проповедях обращались к мирянам как к братьям, но уже в начале III века ни один мирянин не осмеливался назвать духовное лицо своим братом» (ГарнакА. Миссионерская проповедь и распространение христианства в первые три века. СПб., 2007. С. 293).
Да, средневековье создало свою дивную культуру. Но в этой культуре не было места для ребенка. Вот слова блаженного Августина, столь же показательные для средневековой культуры, сколь и непонятные для культуры современной: «Кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть или снова пережить детство?» (О граде Божием. 21,14).
Античная и средневековая культуры вообще не интересовались ребенком, рассматривая дитя как маленького взрослого. Даже детство Христа осталось за рамками Евангелий. Это молчание неудивительно: античные историки вообще не считали нужным рассказывать о детских годах своих героев. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» так начинает повествование о Цезаре: «Когда Сулла захватил власть, он не смог побудить Цезаря к разводу с Корнелией». Как видим, о детстве Цезаря просто ни слова. Было ли детство Цезаря таинственно? Секретно? Неизвестно? Провел ли он детские годы в гималайском ашраме? Да нет — просто античная литература не умеет описывать «негероическое», бессобытийное время.
Ребенок интересен античной литературе только как чудо-ребенок. Когда дитя ведет себя не по-детски мудро, мужественно или хитро — тогда оно заслуживает внимания (как спартанский мальчик, укравший лисенка). А так ребенок — это просто полюс недостатков: ребенок — тот, кто не умеет…
Основу ее библиотеки составляли книги, написанные монахами и для монахов [813] . Великие книги. Мудрые советы. Но в итоге, как оказалось, христианскую педагогику нельзя импортировать из средневековья. Ее там просто не было: «Идеал благонравного ребенка — тихий, рассудительный маленький старичок» [814] .
813
«Аскетическая литература, по существу, индивидуалистическая, обращается к определенному кругу лиц. Она имеет в виду монаха. Семьянин, государственный чиновник, купец, ремесленник, воин и раб не находили в ней указаний, как осуществить учение Христа в общественной жизни» (Попов И. Святитель Иоанн Златоуст и его враги // Богословский вестник. M., 1907. Декабрь. С. 799).
814
Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. M., 1977. С. 174.
Нужны были столетия, чтобы через них проросло евангельское новое отношение к ребенку: Если не будете как дети… Христос — первый, кто увидел в ребенке плюсы. И кстати, не пояснил, какие именно, дав нам тем самым и свободу и долг добрым и ищущим глазом всматриваться в жизнь детей. Может быть, главный детский плюс — отходчивость, непамятозлобие…
И потом через века зрело новое отношение к ребенку [815] . Например, когда Златоуст неожиданно переворачивает традиционное отношение Бога и человека и предлагает нам на Бога взглянуть не как на своего Отца, а как на своего ребенка [816] .
815
Хотя своей педагогики средневековье не дало, но оно подготовило переход к современному восприятию детства. См. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. M., 1977. С. 172–177.
816
«Представим себе такого удивительного юношу, который бы с добродетелью соединял царствование над вселенной, и который бы во всем был так совершен, что мог бы во всех возбудить к себе отеческую любовь. Чего, думаете вы, не согласился бы с удовольствием претерпеть отец этого юноши, чтобы только не лишиться его общения? Или, на какое бы несчастье, великое ли то или малое, не решился бы он, чтобы только видеть и увеселяться им? Подобным образом мы должны размышлять и о небесной славе. Поистине, не столько любезно и вожделенно отцу его дитя, как бы оно ни было совершенно, сколько вожделенно получить те блага, разрешиться и быть со Христом (Флп 1:23). Нестерпима геенна и мучение в ней; но если представить и тысячи геенн, то все это ничего не будет значить в сравнении с несчастьем лишиться той блаженной славы, возненавидену быть от Христа и слышать от Него: не вем вас(Мф 25:12) и обвинение,
Но все же это было редкостью (уже на следующей странице тот же Златоуст говорит привычное — «приходя в зрелый возраст, мы смеемся над детскими забавами»).
Византийский устав семейной жизни советует — «Держи дочерей в затворе, как осужденных, подальше от чужих глаз, дабы не очутиться в положении как бы ужаленного змеею» [817] . И русский «Домострой» запрещает отцу улыбаться своим детям: «Не жалея, бей ребенка… Воспитай дитя в запретах… Не улыбайся ему, играя… Сокруши ему ребра, пока растет» [818] .
817
Кекавмен. Советы и рассказы. Поучение византийского полководца Xl века. СПб., 2003. С. 237.
818
Домострой, 17 // Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. M., 1985. С. 87–89.
Тут уместно привести столь же длинное, сколь и печальное размышление замечательного русского церковного историка предреволюционной поры профессора Н. Kanтерева:
«Как христиане, древние предки наши должны бы усвоить новозаветный идеал; но хотя они и были религиозны, но по-своему, на свой лад. Они были церковники, обрядники и с настоящим христианством были знакомы мало, а строй их семьи был строго патриархальный, еврейский. Начала еврейской семьи были им вполне понятны, отвечали их взглядам, их жизненному укладу, а новозаветная христианская педагогия была им чужда, до нее они еще не доросли. Так как в древнерусской жизни практиковался суровый патриархат, то такого же патриархата наши предки искали и в педагогической теории. Они его и нашли в ветхозаветной педагогии, его и усвоили.
Старые, крайне узкие еврейские патриархальные идеи о семье и семейных отношениях, варварский взгляд на женщину, малокультурный идеал отца, подавляющего самостоятельную личность детей, суровая до жестокости домашняя дисциплина — все эти еврейские свойства ветхозаветного педагогического идеала пришлись по плечу, по сердцу нашим предкам, а евангельские заповеди о любви, кротости и снисхождении влияли на них пока слабо.
Наши предки заимствовали педагогический идеал главным образом из двух книг Ветхого Завета: Притчей Соломона и Премудрости Иисуса, сына Сирахова. В этих книгах начертан такой педагогический идеал: во главе семьи стоит отец, источник не только земного благополучия семьи, но и ее вечного спасения, источник милости Божьей к семье. Сирах говорит: Дети! Послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись, потому что Господь возвысил отца над детьми и утвердил суд матери над сыновьями. Почитающий отца очистится от грехов и уважающий мать свою — как приобретающий сокровища. Почитающий отца будет иметь радость от детей своих и в день молитвы своей будет услышан. Уважающий отца будет долгоденствовать и послушный Господу успокоит мать свою. Боящийся Господа почтит отца и, как владыкам, послужит родившим его. Благословение отца утверждает домы детей, а клятва матери разрушает до основания. Слава человека — от чести отца его, и позор детям — мать в бесчестии. Хотя бы отец и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей. Милосердие к отцу не будет забыто; несмотря на грехи твои, благосостояние твое умножится (Сир 3:1-15). О ценности и самостоятельности детской личности в изложенном не сказано ни слова, да самостоятельность детей и невозможна в суровом патриархате….
Иисус, сын Сирахов, заповедует: Есть у тебя сыновья? Учи их и с юности нагибай шею их. Есть у тебя дочери? Имей попечение о теле их и не показывай им веселого лица твоего. Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им. Поблажающий сыну будет перевязывать раны его. Лелей дитя, и оно устрашит тебя; играй с ним, и оно опечалит тебя. Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать своими зубами. Не давай ему воли в юности и не потворствуй неразумию его. Нагибай выю его в юности и сокрушай ребра его, доколе оно молодо, дабы, сделавшись упорным, оно не вышло из повиновения тебе (Сир 7:25–27; 30:1-10). Таким образом, руководящий мотив ветхозаветной педагогии в отношениях родителей к детям — самый полный и последовательный родительский эгоизм, выражающийся в суровом до жестокости унижении детской воли и полном подчинении детей родителям, доходящем до потери детьми личности и всех прав пред родителями. Дети — это предмет гордости или унижения родителей и, помимо этого, никакого другого значения сами по себе не имеют. Поэтому учи детей, с юности нагибай шею их, не давай им воли, не смейся и не играй с ними, а сокрушай им ребра, чтобы не вышли из повиновения, — вот что постоянно слышится в ветхозаветной педагогии и что наши предки усвоили весьма твердо, так как такие заповеди были им по сердцу, отвечали их нравам и складу жизни» [819] .
819
Каптерев П. Ф. История русской педагогики. СПб., 2004. С. 21–23.
О том, как млада еще традиция православной педагогики, напоминает одно обстоятельство: до 1867 года в качестве учебника для детей по «Закону Божию» использовалась ну совсем не детская книжка митрополита Филарета — «Катехизис».
И сегодня православную педагогику приходится разрабатывать в режиме поиска, а не перебора цитатных четок — совмещая наработки светской педагогики и возрастной психологии XX века с этикой древнего Православия. Каждому православному педагогу и родителю сегодня приходится быть творцом.