Перевал
Шрифт:
— Всем сесть и не ржать. Будем мальчонку приручать к коллективу.
Бригадир еще раз оглядел стол, открыл дверь и кликнул Ильку.
Невольно подобравшись, Илька перешагнул порог барака и стал по команде «смирно» — сейчас должно произойти что-то очень важное. И если до этой минуты у него еще копошились в душе подозрения насчет того, что сплавщики какую-то шутку над ним проделать собираются, то при виде преисполненного важности Дерикрупа, немножко натянутых, но торжественных лиц сплавщиков, все исчезло. Илька понял: тут не до шуток. Правда,
Трифон Летяга жестом пригласил Ильку сесть на свободный чурбак и, прокашлявшись, повел речь:
— Тут, товарищи, такое дело. Пришла в нашу артель еще одна человеко-единица. И поскольку эта человеко-единица, то есть Илюха, показал на деле, что он способен заменить дежурного сплавщика и высвободить тем самым другую единицу на работу, я думаю оформить его в бригаду, чтобы поставить на колпит, обеспечить спецодеждой и разными льготами. Возражения есть?
Возражений не было.
Тогда Тимофей Летяга сел на край нар и кивнул головой Дерикрупу:
— Приступим.
Дерикруп почистил заржавевшее перо где-то сзади о штаны, обмакнул ручку в пузырек и ошарашил Ильку первым вопросом:
— ФИО?
— Чего? — растерянно открыл рот Илька.
— Говори по-русски, — загудели сплавщики на Дерикрупа, но он строго глянул на них и тем же важным тоном, от которого у Ильки пошел холод по спине, пояснил:
— Фамилия, имя, отчество?
Прежде чем ответить, Илька поднялся с чурбака, одернул короткую рубаху и обвел глазами сплавщиков.
Какие уж тут шутки! Тут совершался акт огромного значения, можно сказать, происходило священнодействие. Его, Ильку, принимали в рабочие. И, набрав побольше воздуха, он выпалил:
— Верстаков Илья Павлович! — Мальчишка даже удивился: настолько получилось длинно.
Ни один мускул не дрогнул на лице Дерикрупа. Ох, не напрасно этот человек учился на артиста! Он размашисто написал это самое ФИО в графе наряда, где сверху значилось: «Колич. куб. др-ны», и снова поднял глаза на Ильку:
— Национальность?
Илька беспомощно огляделся по сторонам. На лбу его выступил пот.
— Ну, кто ты: татарин, тунгус или русский? — пришел на помощь к нему дядя Роман. Мальчишка помялся и ответил:
— Наверное, русский.
Мужики сдержанно рассмеялись. Сковородник же, подрагивая широкой нижней губой, как всегда не ко времени, принялся шутить, откуда, мол, парню знать, к какой национальности он принадлежит, дело-то, должно быть, было ночью. Но Трифон Летяга метнул яростный взгляд и рубанул по шаткому столу ребром ладони так, что подпрыгнул пузырек.
— Кто будет зубоскалить, удалю из помещения!
Лица у сплавщиков вытянулись. Сковородник сконфуженно спрятался за спину братана Азария, который сидел с полуоткрытым ртом, громко сопел и не моргал даже живым глазом. Он помнил, как неотесанным деревенским парнем сам первый раз оформлялся на работу, и потому сочувствовал Ильке. А мальчишка совсем ошалел от серьезности минуты. Но следующий вопрос
— Одна группа! — и перевел дух, да преждевременно.
Дерикруп тут же вверг его в смятение мудренейшим словом:
— Соцпроисхождение?
— Как это? — жалко и растерянно улыбаясь, уставился на него Илька.
— Ну, кто родители твои: крестьяне или рабочие? — дал наводящий вопрос все тот же добрейший дядя Роман.
Илька быстро, с благодарностью взглянул на него и затряс головой: дескать, дошло, дошло.
— Отец — охотник, а мать утонула, — сказал мальчишка и с трудом сглотнул слюну — так пересохло у него в горле.
Вот тут и начался сыр-бор, чуть было не погубивший все дело. Одни доказывали, что рыбаки и охотники самые настоящие пролетарии, так как ведут странствующий образ жизни, следовательно, ни к рабочему, ни к крестьянскому сословию не относятся. Другие утверждали, что охотники самые настоящие крестьяне, потому как живут они в большинстве своем по деревням.
Исусик, перекусив нитку, вколол иголку в подклад фуражки и огорошил сплавщиков:
— Выходит, толстоляхие попы тоже крестьяне, раз они по деревням живут?
Все озадаченно притихли. Дерикруп, чтобы остаться на высоте положения и разрядить обстановку, несмело предложил:
— Может, так и напишем — про-ле-та-рий! — и, чтобы не дать никому опомниться, макнул ручку в пузырек.
Но Исусик выскочил из угла и замахал руками. Тень его заметалась по бараку, переломившись надвое.
— Это как же? Парень небось хрещеный, а вы его басурманским званием заклеймили?
— Заткнись ты! — разозлились на его мужики.
Исусик, как укушенный, быстро обернулся к нарам и, поскольку ближе всех к нему оказался дядя Роман, напустился на него:
— Ты, Красно Солнышко, бродишь без Божьего надзора по земле и хочешь невинную душу увлечь?
Дядя Роман был лыс, и сплавщики за это дали ему прозвище — Красное Солнышко. Он отстранил напирающего на него Исусика:
— Слюной-то не брызгай, раб божий.
— И раб! И раб! — ярился Исусик. — Раб, да не беспорточный бродяга. А ты богообманщик! И все лысые — богообманщики. Просили кожи на одну рожу, но Бога обманули и верховище обтянули. — При этом Исусик показал на лысину дяди Романа и тоненько захихикал.
Мужики тоже захохотали, и дядя Роман вместе с ними. Дерикруп под шумок заполнил графу, вписал слово «пролетарий» и поднялся, давая понять, что дело с оформлением закончено.
— Нашему полку прибыло! — воскликнул дядя Роман и с облегчением хлопнул Ильку по плечу.
В полном изнеможении мальчишка опустился на чурбак и долго сидел, неспособный двинуть ни рукой, ни ногой. По лицу его все еще струился пот.
Трифон Летяга сказал:
— Готовиться ко сну. Завтра рано начнем спускать плот. Надо поджимать с зачисткой. Впереди еще Ознобиха — это понимать надо. Поскольку сейчас высвободился человек, дело пойдет быстрее. Я так думаю.