Перевод с подстрочника
Шрифт:
– Да так… любопытно стало… как вам здесь живётся.
Смотреть в злые глаза Мансура было тяжело, но Печигин чувствовал, что, если он отведет взгляд, Мансур кивнет стоящим у Олега за спиной, и тогда…
– Любопытно ему стало! Я тебе скажу, зачем ты приехал. Ты смерть свою приехал искать, вот зачем. Считай, ты её нашел.
Ну вот и всё. До этого момента Олегу ещё удавалось уговорить себя, что всё обойдется, и задавить страх, но теперь он ничего не мог уже сделать: страх рвался наружу, стискивал горло, что-то такое делал с голосом, что Олег сам его не узнавал.
– Нет… не искал я смерти… Не за этим я приехал… – с трудом выговорил он, замечая, что изменившийся голос выдаёт его.
– Ну, значит, она сама тебя нашла. Так на так.
Страх стремительно выкапывал в груди засасывающую яму, куда проваливались остатки самообладания, уверенности, воли, а без них тело становилось просто кучей костей и мяса в мешке из кожи, куда оставалось только воткнуть нож, чтобы всё это развалилось окончательно. Мансур пристально смотрел в лицо Печигину, ища признаков паники, – ему мало было просто убить, он хотел насладиться своей властью, измеряемой страхом жертвы.
– Что «так на так»? – только и смог из себя выдавить Печигин.
– Что? – переспросил Мансур, уже теряя интерес, уже готовый отвернуться, кивнув перед этим своим, чтобы кончали дело.
Рокот трактора сделался громче, он доносился теперь не из-за горизонта, а откуда-то сверху. Мансур первым задрал голову, за ним уставились в небо «поэты по жизни». Голубой вертолёт коштырских ВВС, завершая вираж, повис над пустырём. Порождённый лопастями ветер поднял облако пыли, в котором на минуту исчезло всё вокруг. И без того узкие глаза окружавших Печигина коштыров сжались до слезящихся щелок. Вертолёт сел, первым по трапу сбежал Касымов в оттопыривающемся на животе бронежилете, за ним трое автоматчиков в камуфляже. Отделив от остальных ошеломлённого Печигина, они затолкали его в вертолёт, а Мансура с друзьями уложили на землю лицом в траву… Машина поднялась в воздух быстрее, чем Олег успел осознать, что произошло.
На взлётном вираже вертолёт накренился, и боль перетекла в голове Печигина от левого к правому виску, но он почти не замечал её. Он был жив, он был спасён! Только теперь, в безопасности, он понял (позволил себе понять), как близко был от смерти. Ему хотелось обнять Касымова, расцеловать его толстые блестящие щёки, ущипнуть за что-нибудь…
– Как вы меня нашли?!
– Элементарно. Зара сказала, что ты поехал на свадьбу в районе, а Динара ещё неделю назад отпрашивалась на свадьбу к сестре. Одно с другим только дурак не свёл бы. А дальше ты не меня – ты вон его благодари, – Касымов кивнул на одного из автоматчиков. – Это он тебя с высоты углядел. По тому, как эти ребята тебя конвоировали, нетрудно было предположить, что ваша беседа добром бы не кончилась.
– Они меня убить хотели! Ни за что! Только за то, что Россия помогала в вашей гражданской войне правительственным войскам! Если б вы не прилетели, они бы меня зарезали, как барана!
Печигин повернулся к автоматчику, сидевшему с равнодушным непроницаемым лицом, очевидно, не понимая по-русски ни слова, прижал обе ладони к груди, потом стал трясти ими руку солдата – никакие жесты не казались сейчас Олегу чрезмерными.
– А с чего ты вообще взялся меня разыскивать? – спросил он Касымова.
– А с того, что предупреждать надо, когда уезжаешь из столицы. Общее, между прочим, правило для всех иностранцев. Если б ты потрудился меня известить, я бы тебе сказал, что сегодня в двенадцать ты любой ценой должен быть в Центральном дворце культуры имени Гулимова – там тебе будут вручать премию за лучшую книгу года.
Печигин чуть было не спросил, за какую еще книгу года, – так далеко были от него сейчас его старые стихи.
– И за перевод года тоже. Вот и приходится тебя вертолётом доставлять, чтобы не сорвать государственное мероприятие.
– Я ведь перевод ещё даже не закончил.
– Это неважно. Премия имени Гулимова может присуждаться и за неоконченное произведение.
– Премия имени Гулимова во Дворце культуры имени Гулимова за перевод стихов Гулимова…
Почти забытая головная боль стала вновь вспухать у виска, и вместе с ней зашевелилось всё, что сгустилось в неё под утро, что было теперь неразрывно связано для Олега с именем Народного Вожатого.
– Тебя что-то не устраивает? Имей в виду, что жизнь тебе спасли бойцы специального воздушно-десантного подразделения, которое тоже носит имя Гулимова.
– Да-да, конечно, – с готовностью закивал Печигин. – Я только хотел тебя спросить… Ты не помнишь номера части, которой он командовал в войну?
– Понятия не имею. А зачем тебе?
– Да так… Хочу кое-что проверить.
– А мы у Рашида спросим, он мне говорил, что воевал под командованием Народного Вожатого.
Тимур обратился к автоматчику, которому Печигин жал руку, и лицо солдата, едва он заговорил с Касымовым на родном языке, из бессмысленно застывшего сделалось живым и открытым.
– Президент командовал седьмой мотострелковой дивизией, – сказал Тимур.
– Так я и думал… А спроси у него ещё, был ли он в этом кишлаке, откуда вы меня забрали, во время войны?
Тимур снова переговорил с автоматчиком, потом перевёл Печигину:
– Нет, он всего месяц отвоевал, потом ранило, и он до заключения мира по больницам провалялся. Так для чего тебе это?
– Для чего? – Печигину совсем не хотелось сейчас говорить о том, что он узнал, но оно само рвалось из него, требовало быть произнесённым, разделённым с кем-нибудь. – Там прежде за рекой ещё один кишлак был, его в войну дотла спалили, а жителей согнали в сарай и подожгли. Тех, кто выбрался, расстреляли, когда они пытались через реку перебраться. Сделали это правительственные войска под началом Гулимова. Мне сказали номер части, которая там стояла. Седьмая мотострелковая дивизия. Всё совпадает.
– Вот оно что… – Касымов тяжело подался вперёд, навстречу Олегу. – Ну и что из этого?
– Тима… – Олегу захотелось вдруг назвать Тимура так, как звал его в детстве. – Тима, я не могу… Я не могу переводить стихи убийцы!
– Это не было убийством! Ты что, не понимаешь – это война!
Отяжелевшее и побагровевшее лицо Касымова приблизилось к Олегу. От вибрации вертолёта полные щёки Тимура и двойной подбородок мелко дрожали, только глаза оставались неподвижными, яростно глядя в упор.