Переводчица из «Интуриста»
Шрифт:
— Ничего, Ася, ничего! В нашей жизни всякое может встретиться. Нам надо быть сильными. Ведь верно?
Я киваю головой, но Русаков не видит и спрашивает снова:
— Верно ведь?
— Верно, — отвечаю я и думаю: «Может, он и прав?»
Когда мы подъезжаем к гостинице и Альма Бранд выходит из машины, Володя спрашивает меня:
— Ну как, Ася? Сошло?
— Сошло.
— Ну и молодец. Я же говорил, что ты молодец. Ничего, завтра поедем ее провожать.
Стол уже давно накрыт в
— Вы, Ася, сядете рядом с мадам Бранд, — говорит Русаков, а мадам Бранд качает головой:
— Я бы попросила мсье Русакова сесть рядом.
Русаков удивлен:
— Но, мадам, удобнее, если переводчик будет сидеть между нами.
Золотая голова раскачивается из стороны в сторону, мадам спокойна и беззастенчива.
— Я не привыкла сидеть за ужином рядом с гидом. — Мадам улыбается, скалит белые зубы: «Пользуйтесь только пастой „Пепзодонт“. Мужчины и женщины! Молодые и пожилые! Паста „Пепзодонт“ — и вы будете неотразимы!»
Мы стоим вокруг стола. Мы не садимся, потому что мадам Бранд не хочет сидеть рядом с гидом. Мадам Бранд скалит зубы и качает головой. А Русаков свирепеет. Я вижу это по тому, как стискивают его пальцы спинку стула. Русаков наклоняет голову:
— У нас нет времени, мадам. Нам надо обсудить еще целый ряд вопросов. Прошу вас, мадам, к столу.
А я перевожу все это, перевожу слова Русакова, перевожу слова Альмы Бранд, перевожу так, словно речь идет не обо мне, словно не я тот переводчик, рядом с которым так упорно не хочет садиться за стол мадам Бранд.
Все происходит неожиданно. Мадам Бранд стремительно подходит к столу, отодвигает стул, так что никто из мужчин не успевает сделать этого за нее, и садится. Русаков обращается ко мне:
— Садитесь, Ася.
Все рассаживаются за столом. Мадам Бранд сидит рядом со мной, но она не ест, не пьет, отказывается даже поднять бокал за успех своей выставки. Мадам говорит только о деле. Лицо ее стало хищным, голос звучит холодно. Мадам интересуют только дела. Нервно постукивает она пальцем по фарфоровому блюдцу, и блюдце жалобно звенит всякий раз, как массивное кольцо ударяется о его края. «Дзинь» — звенит блюдце.
— Бумага для рекламы в такой большой стране, как ваша, — это сущий пустяк. Вы, бесспорно, можете дать нам бумагу.
— Мадам ошибается, мы не можем дать бумагу для рекламы. Ее представит какая-нибудь из ваших фирм.
— Но ведь мы печатаем рекламу. Это крупные расходы. Неужели такая мелочь, как бумага, остановит вас? Не будьте мелочны, мсье Русаков!
— Ни одна из сторон не должна быть мелочной. Я не советую мадам тратить время на разговоры о бумаге. Этот вопрос уже был согласован, нет оснований возвращаться к нему.
«Дзинь» — звенит блюдце.
— Мы еще не обсудили вопрос об отделочных материалах и о сроках представления макета…
Русаков пьет нарзан. Рядом с ним стоит бутылка, и он часто наполняет бокал. Мадам Бранд не шелохнется. Только пальцы ее нервно постукивают по фарфоровому блюдцу.
«Дзинь».
Пустеет ресторан. Уходят последние посетители. Официанты стягивают со стола скатерти и бросают их в одну кучу на пол. Куча растет, а столы стоят голые. Инструменты, одетые в темные чехлы, мрачно притаились в углу. Ужин кончается.
— Желаем удачи. Еще раз — за удачу!
— Ася! За то, чтобы все было хорошо!
— Я не дойду до дома!
— Ничего. Довезем.
Мы поднимаемся из-за стола. Мадам Бранд никому не подает руки. Она прощается с нами кивком головы и уходит по коридору к лифту. Следом за нею, сгорбившись, маленькая и очень худая, идет Марта Стооль. Я так и не слышала ее голоса за целый день. Мы смотрим им вслед. А когда дверцы лифта захлопываются и лифт с мягким гудением поднимается вверх, мы переглядываемся и облегченно вздыхаем.
— Ну-ну! — говорит Русаков.
— Что ж, поехали. Отвезем Анну Николаевну домой, — говорит седой.
— Поехали.
Утром мы выезжаем на аэродром. Машина долго ждет нас у подъезда гостиницы. Володя, сидя в машине, читает книжку. Я заглядываю к нему.
— Ты готов?
— Давным-давно, — говорит Володя, вкладывая между страницами закладку. — А вот вы там все копаетесь что-то. Смотри, опоздаем на аэродром.
— Ой, что ты, Володя, если она не улетит сегодня, мы все погибнем!
— Я-то не погибну, — говорит Володя и потягивается. При этом тонкая шерстяная рубашка обтягивает его сильные плечи и широкую грудь. — Если бы я погибал от каждой вздорной бабы, я бы здесь не смог работать. Так мы что ж, поедем или я еще могу почитать?
— Читай, но только будь наготове. Вещи уже спустили, и с минуты на минуту должна спуститься «сама».
— Ладно. — Володя берется за книжку.
— Ася! — кричит он мне вдогонку, когда я подхожу к гостинице. — Учти, что по Московскому до самого райсовета проезд закрыт, нам придется ехать кругом. И Русакову передай. Пусть поторапливается.
— Это точно, — замечает швейцар. Ему надоело стоять вот так без дела у дверей. Ведь что это за дело — открывать и закрывать двери и проверять, как работает вентиляция. — Это точно, — басит швейцар, — проезд сегодня закрыт. По радио предупредили. Так что и опоздать недолго, если вам ко времени надо. Следовало бы заблаговременно.