Переворот (сборник)
Шрифт:
Обычно аккуратная, шикарная прическа рассыпалась, и волосы упали на лоб. А со спины над ней нависла огромная волосатая фигура грузчика Терентия, одного из самых рослых и отчаянных мужиков мебельного магазина.
Терентий держал Тину за плечи и мощными движениями равномерно дергал ее на себя. При каждом таком рывке Тина заходилась сдавленным криком, в котором звучало все — мучение, восторг, желание продлить наслаждение.
Ситуация была пикантной, но она не смутила пару, отдававшуюся легкому флирту. Они не вскочили, как нашкодившие школьники, которых родители застукали целующимися
В тот же день Тина сделалась любовницей Буртика. Но он с мучительной ревностью понимал, что никогда не станет для нее тем, кем был Терентий, лохматый неотесанный грузчик. Связь эта быстро угасла. Но с той поры Буртик старался всех женщин, которых вербовал, пропустить через свою постель.
За пятнадцать лет службы в контрразведке Буртик так и не выявил ни одного шпионского следа, который бы вел в воинские части, им опекаемые. Ближе всего к настоящей удаче, украшающей карьеру ловца шпионов, он оказался в дни, когда служил в Южной группе войск в Венгрии. Однажды к нему пришло тревожное сообщение, что в батальоне аэродромного обслуживания в Веспреме пропал офицер — капитан-инженер Белотелов. Был и пропал. Как корова языком слизнула.
Главных версий Буртик выдвинул две: капитана либо похитили, либо он сам сбежал из гарнизона в надежде уйти за границу.
Контрразведка, войдя в контакт с госбезопасностью Венгрии, забросила мелкоячеистую сеть на западные приграничные районы. И вскоре получила сообщение из Сомбат-хея, городка, где некогда проходил срочную службу бравый солдат Иосиф Швейк. Там в гостинице «Сабария» на ночь женщина мадьярка заказала номер для себя и советского офицера.
Получив разрешение властей, контрразведка нашпиговала номер, ожидавший постояльцев, всем имевшимся в ее арсенале набором подслушивающих и фотографирующих средств.
Вечером русский в летной кожаной куртке, в фуражке с авиационной кокардой и в брюках с голубым кантом вместе с черноволосой красавицей мадьяркой занял номер.
Офицера сфотографировали. Карточку сравнили с такой же, но взятой из личного дела пропавшего капитана Белоте-лова и ахнули. Федот оказался не тот. Срочно начали проводить опознание. Однако сразу выяснить, кто приехал в Сом-батхей, не удалось. Контрразведка, как говорят, встала на уши.
Тем временем наступила ночь. Офицер с красавицей мадьяркой заперли дверь и легли в постель. Слухачи припали к наушникам. Заработали магнитофоны. Звуки, которые записывались, были довольно однообразными. Скрипела старая деревянная кровать. Раздавалось пыхтенье. Иногда оно прерывалось женскими вскриками: «Милая моя, давай, давай!», на которые мужской голос отвечал: «О, кедвеш Илонка! О, кедвеш…» («О, дорогая Илона, о, дорогая!») Явно шел обмен секретной информацией, но какой именно, без экспертов установить не удавалось.
За ночь усилиями контрразведки удалось выяснить, что офицер, обнаруженный в Сомбатхее, это начальник штаба ВВС Южной группы войск полковник Лебедев. Позвонили полковнику в Будапешт, домой. Заспанная жена ответила, что муж в отпуске в Советском Союзе и еще не вернулся. Контрольно-пропускной пункт в Чопе дал справку, что Лебедев проследовал в Венгрию к месту службы два дня назад…
Полковник попался. Его в двадцать четыре часа вместе с семьей выслали на родину. Доказать, что фразы «Милая моя, давай, давай» и «О, кедвеш Илонка» были шифром, экспертам не удалось.
А капитан-инженер Белотелой нашелся сам. Три дня и три ночи он провел у вдовы Эржики Сабо в деревне Пискошпуста. Ему объявили только выговор. Расправиться со всей авиацией группы не позволил командующий войсками. Контрразведка удовлетворилась одной жертвой — полковником.
Так и в тот раз шпионская история обернулась заурядным альковным скандалом…
Воспоминания не оторвали Буртика отдела. Он продолжил разговор с Самохваловой:
— Я хочу подчеркнуть, Вера Николаевна, все наши усилия будут напрасны, если не удастся обнаружить следы заговора. Вы понимаете, о чем я?
— Не совсем.
— Милая моя!.. Можно я вас так назову? Важно обнаружить тенденцию, намерение совершить измену. Не только у Щукина, но и у его присных — Яшина, Терентьева… В вопросах государственной безопасности любое подозрение мы трактуем в пользу обвинения.
— Короче, если я обвиню генерала Щукина…
— Да, именно. И учтите, вам самой это ничем не грозит. Мы никому не сообщаем имена наших друзей. Тех, кто обнаружил предательство. В деле вы будете фигурировать под псевдонимом. Допустим, «Астра». Красивый цветок. Вас устроит?
* * *
Зеленый «уазик», покрытый тканевым тентом, стоял во дворе дома напротив скамейки, где сидели Буртик и Самохвалова. Магнитофон, закрепленный на кронштейнах, медленно мотал ленту. Два слухача — сам полковник Яшин и капитан Егоров, надев наушники, слушали разговор, происходивший на скамейке в сквере.
— Ну, подонок! — сквозь зубы процедил Яшин, услыхав фразу «Важно обнаружить тенденцию. Не только у Щукина, но и у его присных — Яшина, Терентьева…» — Вот мразь!
— Что? — спросил капитан Егоров и сдвинул наушник, чтобы лучше слышать полковника.
— Ты следишь? У тебя хорошо пишется?
— Так точно.
— Ой, смотри, Егоров! Сейчас эта запись для нас на вес золота!
* * *
Синицын жил на чужой даче уже четвертый день. Ольга Михайловна оставила ему ключи и даже показала, где в особом тайнике хранится ружье мужа — «винчестер» с вертикальными стволами. А сама в тот же вечер уехала в Москву. Всему этому предшествовали интересные обстоятельства.
После того как Синицын продрых на кушетке шесть часов, хозяйка спросила его:
— Вы поедете в город? Я уже собираюсь туда.
— Нет, останусь, — сказал Синицын, шкурой ощущая опасность возвращения.
— Что так? Вы же спешили в город, — сказала хозяйка. — Или я вас неправильно поняла?
Он смущенно замялся, не зная, что сказать. Потом объяснил:
— Мельком видел зеленого дятла. Не редкость, но все же…
— Где собираетесь жить?
— Перебьюсь.
— Зачем перебиваться? — сказала она. — Живите здесь. У нас.