Переворот
Шрифт:
— Главное, товарищи, поверить в то, что и мы умеем побеждать. А теперь — вот я о чем хотел с вами посоветоваться: известно, что в Черно-Ануйском районе действует много разрозненных повстанческих групп и мелких отрядов, каких мы немало встретили и на своем пути… Действуют они каждый сам по себе, на свой страх и риск, подчас не сообразуя свои действия с общей обстановкой. Это плохо. И наша первейшая задача — объединить эти отряды, сформировать из них боевую единицу.
А вечером того же дня случилось вот что. Местные жители рассказали о том, что на горе Фуфалка, верстах в пяти от Пономарева, скрывается небольшой отряд не то коргонских, не то бащелакских мужиков.
Вернулся на этот раз не скоро. Огородников начал уже беспокоиться, хотел было послать разведчиков на поиски Третьяка, когда наконец и он появился, веселый и возбужденный больше обычного — во главе отряда в семнадцать человек…
— Принимайте пополнение!
Огородников промолчал. А когда остался наедине с комиссаром, хмуро и недовольно сказал:
— Должен вам заметить, Иван Яковлевич, что рискуете вы зачастую напрасно. Стоило ли вам самому лезть в горы… из-за каких-то семнадцати человек?
— Стоило. Стоило, товарищ Огородников! И потом, не забывай, язви тебя, — засмеялся тихонько и тронул Огородникова за плечо, — не забывай, что я комиссар по формированию повстанческой армии… Это мой долг.
Ранние холода беспокоили партизан, мало готовых к этому. Кто же мог предположить, что кампания затянется до зимы? Надеялись управиться по теплу, а выходило, что и зиму придется прихватить. А воевать зимой да еще в седле — дело непростое, а для многих и вовсе непривычное И самим нужно хорошо одеться, провиантом запастись, и лошадей накормить — фуража потребуется немало.
Третьяк понимал, что в создавшейся обстановке, когда повстанческие силы каждодневно растут и пополняются, а в то же время при первой неблагоприятности могут они, эти силы, и рассыпаться, выйти из-под контроля, — в такой обстановке важно сохранять боевой дух армии. Вот почему и возлагал он большие надежды на соединение с черноануйскими повстанцами. Выход на Черный Ануй, как он думал, позволит решать задачи уже в более широких масштабах… И теперь многое зависело от успешной операции партизанских полпредов Чеботарева и Пимушина, от которых не было пока никаких известий. В полку беспокоились: а вдруг не дошли? Прошло еще несколько дней. И вот наконец на исходе недели короткое и радостное донесение: «В урочище Тукуш сформирован второй партизанский полк. Командиром избран товарищ Какорин. Ждем поддержки».
В тот же день огородниковский полк вышел из Пономарева и к вечеру был в Тележихе. Год назад через это село, удобно разместившееся в глубокой горной впадине, проходил отряд Петра Сухова, пытаясь вырваться из вражеского кольца, достичь Уймонского, а затем и Чуйского тракта… Однако дошли только до Тюнгура. И здесь приняли неравный бой с отборными частями полковника Волкова [6] — и полегли почти все, до конца исполнив свой долг. Рассказывали, что сам Петр Сухов, израненный весь, исколотый штыками — живого места на нем не было, — держался твердо и мужественно до конца: «Меня вы убьете, но революцию вам не убить!» — были его последние слова.
6
Полковник Волков вскоре после тех событий окажется в Омске, где примет активное участие в «перевороте» 18 ноября, осуществив лично, вместе с другими офицерами, арест главы Директории Авксентьева.
Здесь, в Тележихе, полк принял в свои ряды еще сорок добровольцев. И наутро двинулся дальше.
Когда миновали хутор Колбиновский и свернули на Топольное,
Третьяк, ехавший в штабной повозке, тотчас пересел на своего коня и, пришпорив, поскакал обочь дороги, запруженной всадниками и повозками, туда, где происходило что-то непонятное. Огородников и Акимов гарцевали там перед сбившимся в кучу авангардом и что-то говорили, размахивая руками, пытаясь, наверное, кого-то и в чем-то убедить…
— Почему остановились? — подъехал Третьяк.
— Да вот, — срывающимся от возмущения голосом объяснил Огородников. — Отказываются дальше идти.
— Как отказываются? Кто?…
— Да мы не то чтобы отказываемся… — выдвинулся вперед, отделившись от группы всадников, рыжеусый широкоплечий человек, и Третьяк тотчас узнал Бунькова. — Воевать за Советскую власть мы не отказываемся, — быстро и горячо проговорил Буньков, поглаживая гриву коня. — Если понадобится, головы за нее сложим… Только уходить далеко от своей деревни мы не хотим. Кто ее защитит?
— Старую песню поешь, Буньков, — перебил его Огородников. — Много ты защищал свою деревню, когда отсиживался в горах? А каратели тем временем грабили, пороли и убивали твоих односельчан…
— Товарищи! — поднял руку и привстал на стременах Третьяк, обращаясь к встревоженно гудевшему, поломавшему ряды авангарду. — Товарищи, сегодня, как никогда, ваша ошибка может оказаться роковой. Поймите: нам сейчас нельзя порознь. Чтобы защитить Советскую власть, нужны крупные силы, необходимо единство. Сегодня, как вы знаете, мы идем на соединение с черноануйским партизанским полком, только что, три дня назад, сформированным. Завтра наши силы удвоятся. А послезавтра они возрастут втрое, вчетверо, удесятерятся… если сегодня вы не вернетесь с полпути! — говорил он взволнованно, страстно и с такой убежденностью, с такой верой в правоту своих слов, что настроение его невольно передавалось и другим. И партизаны притихли, слушая Третьяка, постепенно остывая, успокаиваясь и выравнивая ряды. Буньков тоже спятил коня и пристроился на правом фланге, заметно смущенный и недовольный собой.
— Ладно, дойдем до Топольного, а там поглядим…
Полк тронулся наконец. Горы придвинулись вплотную, нависая тяжелыми серыми глыбами, местами сжимая дорогу с обеих сторон каменными тисками, так что приходилось на ходу перестраиваться, растягиваясь еще больше, и ехать в этих теснинах с удвоенной осторожностью.
Оставалось несколько верст до Топольного, когда вернулась разведка и доложила: противника в селе нет. Акимов, однако, предупредил: есть противник или нет его в данный момент, а с топольнинцами ухо держать надо востро — народ там сплошь старообрядческий, кержаки, живут зажиточно, каждый себе на уме…
Бурливый Ануй, вдоль которого двигался полк, и привел вскоре в Топольное.
Большое кержацкое, село насчитывало без малого полтысячи дворов — и почти все они, эти дворы, что пасхальное яичко, крепенькие и обихоженные. Война как будто стороной обходила Топольное. А вернее сказать, топольнинцы сами изощрялись обходить войну, держались особняком, не вмешиваясь ни во что и как бы не замечая происходящих вокруг событий, чем и заслужили доверие колчаковцев. Топольное считалось одним из самых «благонадежных» сел. Сюда если и заходили белогвардейцы, так только затем, чтобы отдохнуть, погулять, пополнить продовольственные запасы — и, не уронив ни единого волоска с топольнинцев. уйти дальше. А рядом, поблизости, каратели жгли и убивали — и не далее, как три дня назад, спалили дотла соседние деревни Барагаш и Белый Ануй. Ветром доносило оттуда запах паленины, человеческие стоны и крики, но топольнинцы оставались глухи…