Переворот

Кудинов Иван Павлович

Радость, которую испытывали в этот момент бойцы обоих полков, была неописуемой. Еще бы, такие силы собрались вместе! Казалось, ничто их теперь не сможет остановить, никакие другие силы… Чуточку опьяненные первыми успехами, многие и не предполагали, что главные бои, самые тяжелые испытания еще впереди и что белогвардейцы, хорошо осведомленные о продвижении и формировании партизанских полков, тоже не дремали, а спешно стягивали основные силы и закреплялись на самых важных участках Горного Алтая, преимущественно по Чуйскому тракту, [7] который они держали под особым контролем… Черный Ануй, по существу, находился в кольце. Казачья линия опоясывала его, и эта петля в любой момент могла захлестнуться

намертво — казаки яростно и безоглядно поддерживали в те дни колчаковскую диктатуру. Кроме регулярных белогвардейских частей, действовавших по всему Горному Алтаю, немалую силу представляли добровольческие дружины, сформированные из кулаков и других контрреволюционных элементов, в том числе и алтайцев, обманутых и спровоцированных наглой пропагандой всевозможных военспецов и политических авантюристов, вроде Сатунина, Анучина, Кайгородова… Последний в те дни как раз вернулся из Омска. Вернулся, можно сказать, на белом коне и с «благодарностью» Колчака за формирование, так называемого, «туземного дивизиона». Случай же, заставивший Кайгородова искать защиту у самого верховного правителя, сам по себе заурядный, каких в то время было немало: однажды, будучи в Бийске «по делам службы», подъесаул сильно подгулял, столкнулся на ночной улице с комендантским патрулем, вступил в «пререкания», оскорбил чешского офицера, был задержан и вскоре… разжалован «военными властями» в рядовые. Протрезвевший Кайгородов был возмущен: как, его, полного георгиевского кавалера, защитника туземного населения — в рядовые? И кинулся за поддержкой в Омск. Адмирал принял «разжалованного» карателя приветливо, обещал дело уладить, советовал не придавать этому пустяку большого значения, а главное — направить и употребить свои силы на то, чтобы поднять на борьбу с большевизмом весь Горный Алтай, все туземное население… И Кайгородов помня «отеческий» наказ адмирала, особенно старался в эти дни — уймонским повстанцам все труднее и труднее становилось сдерживать натиск хорошо вооруженного «туземного дивизиона».

7

Чуйский тракт в то время представлял из себя колесную дорогу, начинался в Бийске и проходил черен селения Катунское, Смоленское, Старая Белокуриха, Алтайское, Сарасы, Черга, Мыюта, Шебалино, Тонуча, Теньга, Туэкта, Онгудай, Хабаровка, Малый Яломан, Усть-Иня, Чибит, Курай, Кош-Агач и пограничный Юстыд. Позже будет осуществлен проект Шишкова — и новый тракт пройдет несколько иным путем.

Об этом рассказал с великим трудом добравшийся до Черного Ануя командир одного из уймонских отрядов Семен Красков. Его пригласили на совещание штаба бригады, только что сформированного из двух полков. И он горячо просил и настаивал: «Товарищи, уймонцам нужна поддержка — незамедлительная».

Комбриг поинтересовался:

— Какая численность уймонских отрядов?

— Если объединить вместе — около тысячи человек наберется, — ответил Красков. — Но беда в том, товарищ Третьяк, что уймонцы не имеют связи с другими, а слухи распространяются самые нежелательные и действуют на повстанцев разлагающе…

— Кто же вам мешает объединиться? — спросил Третьяк.

— Собственная нерасторопность, товарищ комбриг, — подумав, ответил Красков. Подумал еще и вздохнул. — Есть, должно быть, и другие причины… Одно мне ясно: без вашей поддержки уймонцам придется нелегко.

— Нам тоже приходилось нелегко, — сказал Третьяк. — Но я согласен: уймонцам надо помочь.

Решили выступить через три дня.

Бригада к тому времени значительно возросла — за счет местных добровольцев и мелких повстанческих отрядов, которые, узнав о нахождении партизан в Черном Ануе, один за другим выходили из лесов, спускались с гор… И вскоре численность бригады — к дню ее выступления на Уймон — достигла двух с половиной тысяч.

В эти дни и случилась у Степана Огородникова двойная радость. Однажды, как уже было не раз, ему доложили о прибытии небольшого повстанческого отряда, который желал присоединиться и быть в составе Первого конно-партизанского полка… Огородников пошел посмотреть на людей, только что прибывших; одни стояли подле ограды небольшой кучкой, иные сидели прямо на земле, привалившись спиной к пряслу, и жадно курили, тихо о чем-то переговариваясь… Когда Огородников подошел, разговоры оборвались, и все не спеша и как бы с ленцой стали подниматься, подтягиваться. Какой-то парень быстро и коротко глянул из-под козырька низко надвинутой фуражки и замер, будто застыл в этой позе… Степан, перехватив его взгляд, круто повернулся — и оба несколько секунд стояли друг против друга, еще не веря в случившееся, остолбенев от неожиданности.

— Павел?

— Братка!..

Шагнули одновременно, порывисто обнялись.

— Откуда ты, как? — изумленно и радостно спрашивал Степан, потом, чуть отодвинувшись, разглядывал его, — то ли похудевшего, то ли возмужавшего… вон и усики над верхней губой топорщатся, и глубокая складка, похожая на шрам, над левой бровью… Возможно, шрам и есть? — присматривался Степан. — А мы тут тебя, по правде сказать, уже…

— Похоронили? — опередил его Павел и тихонько, радостно засмеялся. — А я вот живой, как видишь… Самому не верится. Ну, а вы тут как?

— По-разному, — ответил Степан. — А в общем — ничего. Собираем силы.

Поговорить как следует удалось чуть позже.

— Значит, и ты угодил к ним в лапы? А я тогда три дня тебя прождал… — признался Степан. — А тут еще рана… Хорошо, Варя Лубянкина помогла.

— Варя? Она разве здесь?

— Нет. Она в Шубинке… Но как ты в Томске оказался?

— Сначала в Бийске был. А потом нас посадили в вагоны — и повезли в Новониколаевск, а уж оттуда и в Томск…

— И долго ты там пробыл?

— Долго. Я ж в больницу угодил… Это после того как бежал.

— Бежал? Как же тебе удалось?

— Случай подвернулся… Самому до сих пор не верится. И в больнице — тоже случай: врачом знаешь кто оказался? Николай Глебович Корчуганов. Если бы не он…

— Отец Татьяны Николаевны? А она где, что с ней?

— Там же… в больнице, вместе с отцом работает.

— Да, брат, повезло тебе.

— Повезло, — кивнул Павел. — Это верно.

— А когда из Бийска отправляли, видел кого-нибудь?… Павел помедлил, припоминая:

— Бачурина видел.

— Значит, и он уйти не сумел? — огорчился Степан — Жаль. А Двойных и Михайлова?…

— Двойных и Михайлова не видел. Разве и они арестованы?

— Не знаю. Может, и арестованы. Да-а, — медлительно и печально вздохнул Степан, — расколошматили нас тогда… Столько людей полегло! Ну, ничего, — вскинул голову, — ничего, кончилась коту масленица… Теперь нас голыми руками не возьмешь. Ну, а Татьяна Николаевна… как она? — повернул опять разговор. — Сильно обижается на нас?

— За что ей обижаться?

— А за то… что не уберегли, не сумели защитить от карателей. Хотя не ее одну… многих тогда не сумели защитить, — подумал об отце с матерью и внимательно поглядел на брата: знает он или не знает? Но говорить об этом сейчас не решился. — Больше, наверное, не поедет на Алтай Татьяна-то Николаевна?

— Почему не поедет — поедет, — сказал Павел. — А если не сможет она, поеду сам в Томск и привезу ее… обязательно привезу! Вот кончится война…

Это откровение поразило Степана.

— Понятно. А как она… сама, Татьяна-то Николаевна, как относится к этому?

— Не знаю, — вздохнул Павел, и лицо его качнулось и как бы проплыло в сумеречном воздухе.

— Понятно. Понятно, — задумчиво повторил Степан и умолк, отчего-то погрустнев. Добавил после: — Ну что ж, будем надеяться.

Холодным октябрьским вечером бригада Третьяка выступила на Уймон. Впервые за многие месяцы шли, не избегая встреч с противником, готовые к этим встречам — приспело время решающих схваток с врагами революции. И теперь никакой пощады — кто кого! Высланная заранее групповая разведка доносила: в селе Усть-Кан, что на пути к Уймону, находятся крупные, до семисот человек, каракорумо-казачьи части под командованием хорунжего Михайлова и поручика Жучкина.