Перевозбуждение примитивной личности
Шрифт:
– Не меня, а твою идиотку-мачеху!
Опять зазвонил телефон.
– Это Тоська.
– Я сам с ней поговорю! Алло! Привет, что там такое? Хорошо, мы дадим тебе интервью, но с одним условием. Ты немедленно свяжешься с амстердамской полицией… Как это зачем? Чтоб все увидели документ…
– Костя! Перестань, это просто чушь! – разозлилась я.
– Ничего не чушь! Документ о том, что… – он включил громкую связь, и я услышала Тоськино возражение:
– Костя, это ерунда! Не бывает документов о невиновности, если не было суда! Достаточно просто копии свидетельства о смерти!
– Все! Хватит! Ничего не будет, ни интервью, ни оправданий, ничего! – закричала
– Шадрина, успокойся. Тоська, Дина права. Лучше не гнать волну!
– А зря! Эх, какой материальчик пропадает! Но дело ваше! А тебя, Иванишин, поздравляю, сбылась мечта идиота!
– Спасибо, Тося. Погоди, Шадрина, ты чего ревешь? Ладно, Тоська, у меня тут Шадрина плачет, потом созвонимся! Динка, ты чего? Ну не реви, я этого не переживу!
– Костя, Тоська с такой злобой сказала…
– Что?
– Что сбылась мечта идиота… Она в тебя влюблена, что ли?
– Да ты что? Перекрестись!
– Влюблена, влюблена, я уверена.
– Это ее глубоко личное дело!
– Но она несчастная, у нее с сыном плохо…
– И что? Я должен ее утешать в постели, так? Шадрина, ты бредишь! Ну, скажи на милость, чего ты ревешь?
– Костя, ну почему так получается? Я скромная женщина, ни выдающейся внешности, ни выдающихся способностей, а вот уже который раз становлюсь объектом жгучей зависти… наши паучихи, эта дура Ариша, теперь Тоська… Знаешь, сколько гадости я нахлебалась в жизни? А теперь, боюсь, будет еще хуже…
– Дурочка ты, Шадрина! Тоська, конечно, матерая профессионалка, но она не подлая и прекрасно знает, что ей ничего не светит, знает про мои чувства к тебе… А потом, должен признаться, у меня было много баб… Прости, женщин…
– Ну и что? – всхлипнула я.
– И ни одна из них не пала жертвой роковой зависти или ненависти. И потом, учти, Шадрина, Москва – это не эмигрантский кружок в маленькой стране. Там у вас и вправду они как пауки в банке, а тут… Да на следующий день все забудется! Не бери в голову! Просто Тоська застала нас врасплох, в такую чертову рань… Заполошная дура! Ты пойми, тут столько есть тем для сенсаций, кроме личной жизни артиста Иванишина… Ну напишут какую-нибудь пакость, а мы читать не станем! Да вон сегодня вечером Киркоров появится с новой прической, визгу будет куда больше.
– Кто такой Киркоров?
– Господи, Шадрина, ты с Луны свалилась? Нет, Луна достаточно близко, с Марса, наверное, ты моя Аэлита… Только не спрашивай, кто такая Аэлита!
– Про Аэлиту я знаю.
– Ну все, все, иди ко мне.
– Костя, а Тоська еще сказала, что нас отследили…
– Ну и на здоровье!
…Уходя в начале десятого, Костя сказал:
– Шадрина, выше нос! И запомни: если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее!
– Ты что, играешь Тригорина?
– Нет, играл когда-то Треплева, плохо играл, надо сказать. А Тригорина сейчас смог бы… Слушай, а почему все-таки она сказала, что у меня неухоженный вид?
Глава четырнадцатая
Перевозбуждение примитивной личности
Я оставила дома мобильник и пошла бродить по городу. И не думать ни о чем и ни о ком. Отключиться.
Вот и мой родной Вспольный переулок. Дом, где мы жили с мамой, когда отец ушел от нас. Тут у нас была однокомнатная квартира. Потом, когда мама заболела, мы съехались с Мурой, сменяли ее комнатушку в коммуналке и нашу квартиру на двухкомнатную на Шаболовке, но мама там уже не жила, а меня после ее смерти отец забрал к себе, он говорил, что не может доверить меня Муре. Она слишком любвеобильна, как он тогда выразился. Потом ему предстояло получать квартиру от Союза художников, и он прописал меня к себе, чтобы получить лишние метры… Черт возьми, у меня же была «площадь» в Москве! Куда она делась? Впрочем, бог с ними, с этими метрами… Мне что, жить негде? Слава богу, у меня большой дом и есть деньги, если захочу купить жилье здесь… Интересно, это дорого – квартира в Москве? Глупости, бред. Мне очень нравится быть здесь иностранкой, а вот москвичкой? Ерунда, да и домочадцы мои лохматые в городских условиях жить не смогут. Интересно, как там Кукс? За Мойшу и Тузика я не беспокоилась.
Я прошла по Вспольному переулку до улицы Качалова и повернула назад, вернулась к улице Алексея Толстого, теперь они соответственно назывались Малой Никитской и Спиридоновкой. Хотела зайти в наш подъезд, но он был заперт. Я медленно побрела в сторону Патриков – так мы называли в детстве Патриаршие пруды… А вон в том доме жил Костя, у них была комната в коммуналке, потом они получили двухкомнатную квартиру «за выездом», то есть в старом доме на Большой Бронной, и это считалось огромным везением, потому что в те годы обычно переселяли на окраины. И многие, уезжая, меняли школу. Помню, как ликовал Костя, когда узнал, что им дали квартиру так близко. А вот и Патрики. Тут мы катались на коньках. Однажды я упала и расквасила себе нос, а Костя прикладывал мне к носу снег. У нас была хорошая школа, дружный класс, и я, переехав, ни за что не согласилась перейти в другую школу, так и ездила сюда на метро и троллейбусе…
У Кости в новой квартире я не была, даже точно не помню, в каком именно доме он жил. Наверное, он и сейчас там живет. Он очень мало интересовал меня тогда. А теперь? Я с улыбкой вспомнила его тревогу по поводу замечания пьяной блондинки. Странная вещь, я с ним сплю, мне это нравится, он то и дело твердит о своей любви, а я не чувствую этого… Я помню, как еще почти ребенком почувствовала закипающую страсть взрослого мужчины, папиного друга Андрея Георгиевича, как испугалась этого, как заволновалась… Потом такое же чувство было и с Янеком, и с Питером… А с Костей этого нет, хотя, казалось бы… Значит, я не внушаю ему страсти, этому ослепительному мужчине, безусловно, самому ослепительному в моей жизни? А разве то, что я к нему чувствую, – страсть? Нет, даже близко нет. Хотя в постели с ним хорошо… Наверное, я не так быстро загораюсь… Ну, конечно, я ни разу в жизни не загорелась сама, а только от чужого огня… Так что же, Костин огонь недостаточно горяч и ярок? Чепуха! Все, что я тут нарассуждала – чепуха! Результат съехавшей крыши, как они тут теперь выражаются. А на Патриках можно отдохнуть. Я купила эскимо и села на лавочку. Эскимо оказалось вкусным. Лавочка в тенечке. Что еще надо человеку, вернувшемуся в родные пенаты? На лавочку сели две девчушки лет по пятнадцать, тоненькие, длинноногие, одна смуглая, черненькая, вторая бело-розовая, Додик таких называет «зефирчиками». Они пили из банок кока-колу и говорили между собой вроде бы по-русски, но понять что-либо было затруднительно.