Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
Лежал с проломленной головой капитан рейтаров Оскар Руммлер. По латникам, которых повалили наземь ядра Степана Чуйкова, топали в сапогах и босиком казаки и стрельцы.
Рейтары, не ожидая отбоя, подымали руки кверху, кидали оружие под ноги казакам. На площадь выбегали с поднятыми руками жолнеры и драгуны. Теперь Степах Чуйков уже мог оставить пушку на других пушкарей. Выхватил из ножен саблю и бросился к монастырю. Видел как перепуганными овцами сбилось шляхетское воинство.
Замолкли в амбразурах фальконеты и пищали. Печально и скорбно трубили трубачи польского войска,
В мрачном зале под черным сводом комендант крепости, полковник кварцяного войска, кавалер Речи Посполитой Казимир Шпачинский отстегнул неверными руками саблю в золоченых ножнах, подаренную ему два года назад собственноручно коронным гетманом литовским Радзивиллом, и положил ее на стол перед кошевым низового куреня Гуляй-Днем.
Федор Подопригора спрятал усмешку под нависшими усами. Подмигнул неприметно Тимофею Чумаку, толкнул локтем Михася Огнивка, который стоял рядом, между ним и Гуляй-Днем: вот, мол, какие мы!
Ломающимся голосом полковник Шпачинский сказал:
— Сдаюсь на рыцарскую милость пана полковника.
Скользнул недобрым взглядом по распаленному лицу Гуляй-Дня и склонил голову, опустил глаза на устланный красными коврами пол.
— Поздно опомнился, — сказал Гуляй-День.
За открытыми дверьми послышались шаги. Окруженные казаками, протиснулись двое — войт и радца. Первый держал в протянутых руках серебряное блюдо, на нем лежал большой ржавый ключ. Руки войта тряслись, и ключ бренчал на блюде. Поклонился низко, в пояс, и, стараясь не смотреть на коменданта Шпачинского, протянул блюдо Гуляй-Дню.
— Ключ от города Шклова, пан полковник, в твои руки.
В покои, запыхавшись, протиснулся полковник Цыклер. Оттолкнул плечом Подопригору, стал рядом с Гуляй-Днем, рванул всей пятерней ключ с блюда и опустил в карман камзола.
Подталкивая перед собой кулаком в спину переодетого Михальского, в покои ввалился Степан Чуйков.
— Вот какую птичку поймал, — сказал он Гуляй-Дню, не выпуская из руки локоть пленника.
Пленник упирался, но рука у Чуйкова была железная.
— Пан полковник! — почти простонал комендант Шпачинский, — Вы — и в мужицкой одежде!..
— Я есть полковник драгун его величества короля Речи Посполптой! — надменно провизжал Михальский, расправляя грудь перед Гуляй-Днем. — Прикажите хлопу отпустить меня!
Лицо Цыклера налилось кровью. он сделал шаг вперед и тяжело ударил Чуйкова по щеке.
— Как смеешь, сволочь! Скот! Отпусти пана полковника!
Подопригора рванулся к Цыклеру. Гуляй-День крепко ухватил ого за локоть. Процедил сквозь зубы:
— Погоди.
Степан Чуйков проглотил набежавшую во рту кровь. Вздрагивала разбитая кулаком Цыклера губа. Глаза застлало багровым туманом. Покачнулся на ногах и, прикусим изуродованную губу, толкнул что есть силы Цыклера в грудь. Полковник пошатнулся и упал, хватаясь руками за край стола, В ту же минуту Чуйков опрометью метнулся за дверь, но никто не кинулся догонять его.
Комендант крепости Шпачинский кривил губы в презрительной улыбке. Ни Гуляй-День, ни Подопригора не помогли Цыклеру подняться на ноги. Только полковник Михальский услужливо поддержал его под локоть.
— Повешу, палками забью!.. — брызгал слюной Цыклер, гневно сверля глазами Гуляй-Дня.
У того только скулы дергались. Подумал про себя: «Не будь здесь панов-ляхов, я бы с тобой поговорил».
Сказал Подопригоре:
— Пленников отвести в табор. — Поманил рукой Чумака, шепнул на ухо: — Разыщи стрельца, возьми к себе…
Тимофей кивнул головой, придерживая саблю, выбежал из покоев.
Степан Чуйков остановился на площади перед монастырем. Куда бежать? Какое-то безразличие овладело им. Дрожала рука, которою только что угостил полковник Цыклера. А разве не так следовало отблагодарить?.. Заметил в проломе стены своих пушкарей. Как и велел им, стояли при пушке, не сходя с места. Удивленно глядели на Чуйкова. Сердце его, наполненное обидой, порывисто билось. Вот она, вся награда за честный бой, за меткие выстрелы по шляхетскому войску, за то, что региментаря в плен взял… Господи! Да где же правда? За что?.. Выплюнул себе под ноги сгусток крови. Рассердился сам на себя Да разве у Цыклера, пса заморского, искать правды? Мелькнула мысль: а у кого же? Может, у боярина Артамона Матвеева? Или у купца Бузкова на тульской мануфактуре? Повстречать бы сейчас своих побратимов, тульских оружейников, рассказать им, пусть бы своими глазами увидали позор Чуйкова…
О том, что сейчас стрельцы, по приказу Цыклера, могут схватить, заковать в цепи, увести в Москву, кинуть в Разбойном приказе в застенок, на дыбу поднять, — о том в этот миг и не думал… Иное грызло сердце, сушило голову: за что?..
Кто-то тронул за плечо. Оглянулся, хватаясь за саблю. Но встретил доброжелательный взгляд.
Тимофей Чумак воскликнул радостно:
— Вот где ты, брат! Я тебя уже за стенами искал, а ты вон где… Ну-ка, живей отсюда…
— Куда? — глухо спросил Чуйков, и сердце его за стучало сильнее, взволнованное надеждой.
— В хорошее укрытие, — ответил Чумак. — Поторопись, ежели не хочешь на перекладине качаться…
— Еще жить хочу, — признался Чуйков, следуя за Тимофеем.
10
Цыклер ночью пришел в казацкий табор. Оттолкнул караульного перед шатром кошевого. Откинув полу, вошел в шатер. Гуляй-Дню, встретившему его вопросительным взглядом, кинул в лицо угрожающе:
— Доподлинно известно мне: бунтовщик и вор, смерд поганый, пушкарь Чуйков в твоем таборе скрывается. Прикажи разыскать…
— Тебе известно, мне — нет.
Хотелось Гуляй-Дню другими словами угостить полковника. Через силу сдержался. Быстро поднялся с кошмы, кликнул казака, велел принести горелки, пригласил Цыклера садиться откушать что бог послал. На подносе оставалось еще с вечера жареное мясо, тарелка вишен, огурцы. Цыклер засопел, уселся на седло, сказал спокойнее:
— Такого не слыхано, чтобы смерд поганый на царского воеводу воровскую руку подымал… За такую дерзость быть ему на дыбе три дня и три ночи, а потом отрубят ноги и руки, чтобы другим разбойникам неповадно было такое чинить.