Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
В Посольском приказе только и речи было между дьяками и подьячими, что Алмаз Иванов отныне при особе царской. Один думный дьяк Ларион Лопухин удивлению не предавался. Денно и нощно быть при царской особе — докука немалая. Хлебнет Алмазка и беды и горя.
Однако Алмазу Иванову жилось изрядно. Служба царева выпала, вопреки всем нашептываниям и наговорам, легкая. Харчи с царского стола были добрые, таких куропаток никогда не едал думный дьяк на Москве. Заморские вина придавали легкость мыслям. Спать можно было досыта. Но такая жизнь продолжалась недолго. Чуть только покинули Вязьму и двинулись на Смоленск, кончилось безделье думного дьяка.
В пути царь
Ближние бояре только диву давались: что это дьяк, чуть остановится царева карета, расположится войско на привал, сразу берется за пергаментные свитки?
Начиная с Вязьмы, Алмаз Иванов только то и делал, что записывал, какие вести привозили на взмыленных конях гонцы от воевод и из полков гетмана Богдана Хмельницкого.
Неторопливо и ровно бегало гусиное перо по желтому полю пергамента. Записывать было что.
…Четвертого июня первый гонец привез вестку, что, как показалось под стенами Дорогобужа наше войско, шляхта и жолнеры побросали оружие, а посадские люди с иконами в руках вышли навстречу стрельцам и отворили ворота города.
Одиннадцатого июня стрельцы вступили в Невель. Четырнадцатого июня, уже в Дорогобуже, застало царя известие о взятии города Белого. Двадцать шестого июня передовой конный казацкий полк завязал бой на речке Колодной, под Смоленском. Двадцать восьмого июня сам государь стал табором под Смоленском, в предместье Богданове, а двадцать девятого, то есть на другой день после этого события, ближний боярин Григорий Пушкин в столовом шатре поздравил царя со сдачей стрелецкому войску Полоцка. Второго июля прискакал гонец с грамотой о взятии Рославля. Пятого июля царь повелел раскинуть стан свой на Девичьей горе, в двух верстах от Смоленска. Отсюда и долго глядел в подзорную трубу на город, а бояре и воеводы стояли молча за его спиной. Царь встал с треножника и пошел, не проронив ни слова, в свой шатер, а ввечеру призвал ближних бояр и воевод, и в царевом шатре учинено было думное сидение.
Наутро после того сидения стрелецкое войско обложило Смоленск со всех сторон, но царь из пушек по городу стрелять запретил, а только велено было чинить промысел и чистом поле и грамоту отписать польским воеводам, чтобы они древний русский город Смоленск на милость царя Московского сдали и людей царевых жители оного не разминали и обиды им не чинили, понеже такое сочтет царь Московский за личную обиду и виновные в непослушании: казнены будут смертью. В то же время посланы были через верных людей грамотки жителям Смоленска, чтобы шляхте не верили и шли под цареву руку.
С валов Смоленска в ответ ударили пушки. Били весь день десятого июля, никакого ущерба табору нашему не причинивши, В понедельник, на двенадцатый день месяца июля, из ворот города выехало несколько сот гусар с железными крыльями за спиной и начали вызывать на поединок донских казаков, и началась страшная кровавая сшибка, после которой много осталось в поле обезглавленных гусар и много донцов побито было.
Государь этими поединками недоволен остался весьма. Повелел приказать, дабы наперед такого расхода воинов не допускать, ибо от таких поединков корысти для войны никакой нет. И еще несколько раз поляки выезжали из ворот, звали на поединки войско стрелецкое, так что руки чесались у казаков и стрельцов, но ослушаться никто не посмел, ибо не токмо ослушнику живым тогда не быть, а и сотник или полковник его также был бы сурово покаран.
Поляки насмехались. Кричали с валов:
— Трусы московские, что на поединок по выезжаете?
— Бочки пустые!
— Устрашились рыцарства Речи Посполитой!
— А вот погодите, явится скоро пан Радзивилл, тогда со своим царем пятки покажете!
Стольник Троекуров прибежал к царю в шатер, бил челом, ударяя себя кулаками в грудь, молил, дабы дозволил государь за обидные, издевательские слова отомстить, проучить дерзких панов. Но царь не позволил. Сказал только:
— Деулинское перемирие и поляновский позор не таким способом исправлять надлежит. Не горячись!
Ушел Троекуров из царева шатра ни с чем.
Двадцатого июля прибыла весть о сдаче Мстиславля. В царскую ставку прибыл Артамон Матвеев. Сидели вдвоем с государем над картой. Двадцать четвертого июля подали государю весть о сдаче Дисны и Друи, а второго августа стрелецкое войско вместе с казаками гетмана Хмельницкого выгнало из Орши жолнеров Радзивилла, многих полонило и Оршу взяло. Гонец, который прибыл с грамотой о том, привез государю ключи от Орши.
Повелел государь послать вторую грамоту воеводам смоленским, чтобы сдавались на милость государеву. На сей раз, когда в ответ ударили пушки, царь повелел открыть огонь по вражеским укреплениям, но в городские улицы, избави бог, не стрелять. Девятого августа гонец от боярина Шереметева прибыл с уведомлением о взятии города Глубокого, а двадцатого августа было взято Озерище; и в тот же день прибыл гонец от князя Алексея Трубецкого да наказного гетмана Ивана Золотаренка с известием о разгроме главных хоругвей коронного гетмана литовского Януша Радзивилла в пятнадцати верстах от города Борисова, неподалеку от речки Шкловки.
Еще до этого стало ведомо о взятии крепости Шклов.
Казаки, сопровождавшие гонца, привезли с собой и кинули наземь перед царевым шатром знамя коронного гетмана, бунчук и булаву, которые он с позором оставил в таборе своем при бегстве, ибо сам едва живой спасся. Вместе с тем были доставлены двенадцать полковников польских и чужеземных, кои в войске королевском службу служили.
И в тот же день прискакал третий гонец от гетмана наказного Ивана Золотаренка. Гомель сдался войску Золотаренка.
Двадцать девятого августа Иван Золотаренко взял приступом Чечерск, Новый Быхов и Пропойск. По приказу царя полки Золотаренка выступили под Смоленск.
Царь повелел отписать третью грамоту к воеводе Обуховичу, что ежели поляки не сложат оружия, то царь повелит брать город приступом и тогда ни одному региментарю или жолнеру пощады не будет. А лучше, если гарнизон сложит оружие и оставит город, ибо Смоленск захватили короли и шляхта неправдой и есть оный с давних давен город российский, Московскому царству подвластный.
Посадские люди смоленские стали во множестве бежать из города в стрелецкий табор. Сказывали беглецы про своевольство шляхетское, и от тех рассказов стрельцы зажигались гневом лютым. Многие кричали: «Почто топчемся на одном месте, когда братья наши гибнут на глазах наших?» Иные произносили воровские слова: мол, боярам все равно, что черный люд гибнет в неволе. О том государю сказано было, и он только кулаком погрозил.
…Прислали смоленский воевода Филипп Обухович и генерал Корф парламентера просить армистиции, сиречь перемирия. Стольник Иван Милославский да стольник Семен Милославский, а еще с ними голова стрельцов московских Артамон Матвеев съехались с генералом Корфом и Филиппом Обуховичем на пустынном месте, у берега Колодной, договариваться, какое должно быть перемирие.