Переяславская рада. Том 2

Рыбак Натан Самойлович

Демид с удивлением смотрел на гетмана. Был уже не тот, каким встретил его в январский день в Переяславе, Похудел вроде, и не такие ровные и широкие плечи, как тогда были. Даже кунтуш из дорогого кармазина с подбитыми синим адамашком отворотами точно с чужого плеча на гетмане. Из-под высокой с собольей оторочкой шапки свисали на лоб седые волосы. Только длинные черные усы были гетманские. На губах играла ласковая улыбка, а глаза из-под бровей глядели испытующе и сурово. Казалось, другое видели перед собой,

а не рудню, домницу и кучку работных людей, толпившихся поодаль.

— Нам еще много пушек и ядер надо, — проговорил тихо Хмельницкий, обращаясь к Демиду. — Вскорости новый поход…

Демид проследил его взгляд, скользнувший поверх толпы, куда-то далеко, в степь, лежащую вдоль Черного шляха, за частоколом рудни.

Затем старшина с гетманом пошли глядеть на испытание пушки, недавно только законченной. Носач засучил рукава кунтуша, лихо забил заряд войлочным пыжом, сам вкатил в дуло ядро, сам зажег фитиль, поднес к запальнику и отскочил в сторону.

Пушечный выстрел расколол степную тишину и долгим эхом пошел над долиной Веприка.

Хмельницкий, взявшись за бока, засмеялся.

— Хороший из тебя пушкарь, Тимофей!

Генеральный обозный раскраснелся.

— С этого начинал десять лет назад, — сказал не без удовольствия, точно хотел напомнить всей старшине — не с полковничьими перначами в руках родились.

Обедали гости у Медведя в дому. Гетман сидел на почетном месте. Ел и пил мало. Гармаш то и дело вырастал за спиной, угощал то тем, то другим. Подливал в серебряную чарку вина из округлого медведика, приговаривая:

— Заморское, ваша ясновельможность, из самой Венеции.

Хмельницкий на эти слова только глазом повел. Гармаш закашлялся, проворно отошел в сторону. Выговский поднял кубок, встал.

— Думаю, пан гетман, следует здоровье папа Степана Гармаша выпить. Хорошее дело начал. Хвалы за него достоин.

— А что ж, Гармаш молодец, — подхватил Носач, уже успевший дернуть несколько чарок старой литовской водки, настоянной на можжевеловых ягодах и зверобое.

Хмельницкий, будто и не слыхал сказанного писарем, обернулся к Артамону Матвееву, который сидел по правую руку, коснулся чарой его кубка, сказал дружелюбно:

— Твое здоровье, воевода!

— Будем здоровы, гетман, — отозвался Матвеев, с усмешкой покосившийся на Выговского.

Выговский смешался, но тоже протянул кубок к Артамону Матвееву.

Гармаш оробел. Присел на краешек скамьи рядом с Иваничем. Тот толкнул его локтем, точно подбадривал: «Ничего, не тужи, все уладится». А Гармашу пришло на память давнее. То и дело вспоминал, как Хмельницкий швырнул его наземь перед мужичьем, оскорбил. А за что? Кричал люто: «Зачем нищих плодишь?» Такие обиды не забываются.

…Работные люди собрались перед хатой Пивторакожуха. Александра поставила на стол под липой три сулеи питьевого меда. Василько прижимался к отцовским коленям. Слушал, о чем толкуют взрослые.

Чуйков лежал на чердаке. Крыша нагрелась на солнце. Вспотел так, что рубаха промокла. Сквозь щелку поглядывал сверху на людей, усевшихся вокруг липы. Больше всех расшумелся Окунь:

— Вот, слышите, что гетман Демиду сказал: снова войне быть…

— Отчего быть, если она и не прекращалась! — сказал работный человек Возный. — Это у нас здесь тихо, а на Горыни, за Днепром, там стрельба и не утихала…

— Вот погоди, и тебя в войско возьмут, — пообещал Окунь.

— А я с охотой, — отозвался Возный. — Лучше, чем здесь железом шкуру с себя сдирать.

Кузнец Гулый, потирая руки после доброй кружки меда, удивленно сказал Окуню:

— Гляжу на тебя и удивляюсь, Грицько: не научила тебя беда. Чего хочешь? Ты только подумай: веру отцовскую исповедовать можем беспрепятственно, униатских попов выгнали, панами-ляхами и не смердит… Чего тебе еще захотелось?

— Кожух без сорочки не греет, — многозначительно заметил Окунь.

— Не соображу, — заморгал глазами Гулый.

— А я тебе помогу, — согласился Окунь. — Воля эта для посполитого все одно, что кожух без сорочки… Земли у нас — только что под ногтями после целодневного труда… Теперь сообразил?

— Вроде бы, — мотнул головой Гулый, — Что ж, может, у гетмана попросить, челом ему ударить? Разве так?..

— А ты попробуй, — заметил Окунь, — Вот и я хотел, да Пивторакожуха не советует.

Демид только глазами повел на Окуня. Его другое грызло: как бы беды какой с Чуйковым не сталось… Федько Медведь на все способен.

…А беда сталась. Пришли ночью трое казаков с Медведем, повертелись в хате. Федько глазом моргнул на чердак, казаки, потоптавшись, неохотно полезли, а там и искать не нужно было — навстречу им с соломы поднялся Степан Чуйков, спросил спокойно:

— За мной?

Снизу донесся пискливый голос Медведя:

— За тобой, голубь, за тобой…

Александра закрыла лицо руками, заплакала.

Казаки неловко топтались на месте. Пивторакожуха погрозил кулаком управителю. Процедил сквозь зубы:

— Обожди, холуй! Тебе еще отплатится!

— Угрожаешь? Вот я о том пану Гармашу скажу, он по голове не погладит. Злодея укрывал! Обманул папа Гармаша, сказал — родич…

— Родич и есть! — сердито воскликнула Александра. — Стыдно вам, стыдно…

— Что ж он, может, брат тебе? — ехидно спросил Медведь.

— Брат, — ответила твердо Александра. — Брат, — повторила она и крепко обняла Степана Чуйкова.

— Не гневайся, Степан, — сказал Демид. — Я до гетмана доберусь, в ноги паду, все хорошо будет.