Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
— А Конецпольский!
— А еще Заславский! — багровые от натуги, кричали казаки.
Хмельницкий перевел дыхание.
— Вот я и говорю, друзья-товарищи, — будем карать нещадно панов-ляхов, которые над людьми нашими ругаются и лютым мукам предают. А гречкосеям, тем, кто в наше войско идти хочет, кто на милость и слово царя нашего Алексея Михайловича сдается, — тем наша порука. Верно говорю, казаки?
— Верно, гетман!
— Вот это по-казацки!
— Полки царя Московского стоят с нами плечом к плечу! Разве страшны нам все хоругви Речи Посполитой
Тишина стояла над бескрайными лугами, над зелеными крутоярами. Басовитый голос Хмельницкого разносился далеко, до самых зарослей, где сгрудились возы казацкой пехоты, которая валом повалила в войско, едва начался поход.
— Спрашиваю вас, казаки: страшны ли нам паны-ляхи и их кварцяное войско вместе со всеми разбойниками, бродягами и грабителями, у которых глаза завидущие и руки загребущие? Что скажете, воины за веру и волю?
И густую тишину, в которой гулко прозвучал вопрос гетмана, разорвал громовым ударом неслыханной силы клич:
— Смерть шляхте!
— Веди нас, гетман!
— Вырубим всех этих зайончковских в пень!
Хмельницкий высоко поднял над головой булаву. В глазах его, облагающих жарким огнем, вспыхнуло то непреоборимое упорство, которое передавалось всему войску, словно тысячи невидимых лучей были в его взгляде. Голосом, который хорошо знали казаки по всей Украине, Хмельницкий крикнул зычно:
— За волю, казаки, за веру, за землю нашу родную — вперед!
— За волю!
— За веру!
— Веди нас, гетман!
— Веди, Хмель!
…Давно окончилась рада, уже читан был в полках универсал гетмана, куда кому идти дальше, а казаки все еще толковали меж собой, хвалили гетмана Хмеля, стрельцов московских, воевод-бояр.
Вечерней порой казаки гетманской стражи свернули шатры гетмана и боярина Бутурлина, сняли походные шалаши. В последний раз над лугами под Старым Константиновом затрубили трубачи. В древней церквушке в придорожном селе Смиряги ударил колокол на звоннице. Войско двинулось.
Когда стали табором за Збручем, Иван Выговский пришел в шатер боярина Бутурлина. Поклонился низко, скрещенные руки прижал к груди, сказал:
— Свою голову на твой суд отдаю, но уповаю на милость твою, боярин, и дальновидность. А еще потому, что царю нашему, его величеству Алексею Михайловичу, только добра и счастья желаю, как верный слуга его, уведомляю тебя о таком: гетман Хмельницкий только с коронным гетманом Потоцким враждует, а с королем Яном-Казимиром замириться хочет и обещает снова ему поддаться. Вот тебе грамота от правителя королевской канцелярии Ремигиана Пясецкого, писанная на имя Хмельницкого, — от верных людей получил ее. Из нее видно, о чем гетман писал и на что надеется.
Выговский положил перед Бутурлиным свернутый пергаментный свиток с привешенной к нему печатью.
Бутурлин взял в руки свиток, внимательно оглядел печать. Подлинная. Королевская. Ни слова не сказал, только сверлил глазами Выговского. Тот вытер платком усы, словно только что чем-то полакомился, поклонился низко и предупредил боярина:
— Грамоты этой гетман еще не читал, а будешь спрашивать его, на меня не ссылайся, скажи — твои люди гонца королевского перехватили и грамоту отобрали.
…В ночь, когда передовой полк Ивана Богуна взял приступом Тернополь, гонец с грамотой Ремигиана Пясецкого поскакал в Москву, в Посольский приказ, чтобы вручить ее в собственные руки князя Семена Васильевича Прозоровского.
Генеральный писарь Иван Выговский как нельзя лучше выполнил поручения Иеронима Ястрембского,
19
Отряд опришков спустился с гор еще в начале июля. Полку жолнеров, посланному разбить его, пришлось бежать. Опришки забрали у отряда оружие, многих перебили, с десяток жолнеров перешло к повстанцам.
Стах Лютек и Павло Федорчук — как братья кровные. Всюду вместе, где один, там и другой. Когда услыхали, что войско Хмельницкого выступило за Збруч, сразу решили — идти навстречу ему.
Кварцяные жолнеры с перепугу пустили слух, что это не отряд повстанцев, а большой полк самого Хмельницкого. Полк этот, говорили, ведет Иван Богун, и воины у него не посполитые поляки да гуцулы, а переодетые казаки.
Но в селах, куда входили повстанцы, быстро удостоверялись, что и впрямь у страха глаза велики. Теперь уже в отряде насчитывалось пятьсот конников, да еще сот семь двигались пешком и в телегах.
Высланная разведка принесла хорошие вести. Казаки направлялись на Львов. Туда и решили пробиваться Федорчук и Лютек. В Сандомире собирались жолнерские полки, чтобы идти под Слонигрудек к Потоцкому. Путь на Львов с запада был свободен. Лютек посоветовал дать людям отдохнуть ночь, а наутро выступать.
На том и согласились. Но только расположились табором в роще на берегу быстрой речушки, прискакал верхом парубок, скатился с лошади и заговорил, точно горохом посыпал:
— Людп-воины, помогите… Прислали до вас хлопы, чтобы выручили нашу гмину… Прогнали мы шляхтича нашего Скрыньского. И в других гминах тоже прогнали… Но привез войт Бовзюк весть из Коломыи, что идет великое войско шведское и снова будет возвращать шляхту на ее волости, а нас на колы сажать… А шляхтичи все бумаги на владение землей и селянами и все грамоты залоговые, заемные письма, арендные условия — все это в железную скрыню спрятали и в костеле зарыли. А придут шведы или воротятся шляхтичи, откопают все это — тогда как же…
Вокруг парубка столпились повстанцы. Ловили каждое слово. Лютек схватил его за руку.
— Откуда же ты и кто ты? Наговорил такого, что сразу не разберешь.
— Из Наварии я, люди-воины… Прослышали мы, что тут отряд Лютека и Федорчука, что у вас за полковника Иван Богун, вот мы и порошили скакать сюда и вас кликать… Чтобы помогли…
— А какая тебе помощь? Сами бы взяли колья да косы в руки — да к костелу. Откопайте скрышо и сожгите эти бумаги, — сказал посполитый в лаптях, с саблей через плечо.