Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
— Слава!
— Ура! — громово покатилось над траншеями.
Полки казаков и стрельцов двинулись в бой.
— Коли! — приказал Хмельницкий.
— Коня гетману! — крикнул Демьян Лисовец.
Из темени вынырнул казак, держа за повод коня. Хмельницкий неторопливым шагом подошел к аргамаку белой масти. Джура Иванко держал стремя. Гетман легко вскочил в седло, и мигом села на коней вся свита. Генеральный хорунжий Томиленко развернул прапор гетмана. Широкое полотнище из двух полос черного и желтого шелка с золотым крестом на древке взвилось над головами конников.
Со всех сторон окружали долину Слонигрудка
…Хмельницкому, Бутурлину и Трубецкому было хорошо видно со стены полуразрушенной крепостцы, только что захваченной стрельцами, как, развернувшись в две лавы, летела, будто на крыльях, казацкая конница, как высыпала из траншей с мушкетами и аркебузами в руках пехота, как, размахивая саблей, мчался галопом на бешеном своем жеребце полтавский полковник Мартын Пушкарь.
Из польского табора непрерывно били пушки. Вот уже засверкали на солнце латы рейтаров, гусарские шлемы и длинные мечи латников. Но за спиной у поляков, в самом Слонигрудке, все шире вставало зарево пожара. Тускло-багровые полосы огня поднимались в небосвод, и дым густо заклубился над городом.
Внизу, под стеной крепостцы, где стояли гетман и воевода со старшиной, строились чигиринцы. Они ожидали знака и с трудом сдерживали борзых застоявшихся коней. Когда с поля битвы появились первые телеги, везшие раненых, Хмельницкий, подсчитав казаков и стрельцов, лежавших на телегах, забеспокоился. Мелькнула мысль: как бы не побили там, в городе, богунцев, прежде чем главная баталия закончится успехом… С тревогой сказал о том Бутурлину.
…Третий час шел свирепый бой, а Слонигрудек все еще оставался в руках противника, хотя казаки были уже за стенами и яростно бились с жолнерами, беря приступом каждый дом, каждую ограду.
21
Коронный гетман Стапислав Потоцкий, раненный в руку, сидел возле узкой амбразуры в монастыре иезуитского ордена василиан и в подзорную трубу наблюдал за битвой, кипевшей на стенах города. За спиной гетмана, ожидая его приказаний, замерли полковники Сапега и Калиновский. Надежды вырваться из железного кольца, которым все теснее московиты и казаки окружали Слонигрудек, не было. В этом он только что удостоверился сам, объехав валы. Оставалась одна надежда — может быть, посчастливится бежать самому с полковниками. Безумное отчаяние разрывало сердце. Иезус! Мария! Разве для такого позора два года готовил он свою армию, обещал, грозил, чуть не на коленях вымаливал денег у венецианских купцов, приказал свою собственную фамильную утварь — золотые кувшины, кубки, серебряные блюда, бокалы — переплавить в слитки и отвезти, как упоминки, крымскому хану Магомет-Гирею? Свенты Иезус! Что после такого позора скажет ему высокая шляхта? Вот и сейчас, затаясь в язвительном молчании, стоят за спиною Сапега и Калиновский. Ведь они еще вчера советовали сдаться на слово русскому воеводе Бутурлину. С боярами, мол, сговоримся, а тогда Хмельницкого одолеем. Ничтожества! Разве поймут они, что такого не может быть! Не отступятся московиты от Украины, не покинут Хмельницкого.
За темными тучами, застилающими небеса Речи Посполитой, не видит коронный гетман Станислав Потоцкий пути к спасению. Король Ян-Казимир бежал. Шведы перешли уже рубеж королевства. Белая Русь вся под рукой у Москвы. То, что добыли мечом Сигизмунд III и Владислав IV, утрачено. Он опускает подзорную трубу на колени и, понурясь, сидит, придавленный, разбитый. Он не слышит настойчивых уговоров Сапеги.
Вдруг в амбразуру ворвался, точно сквозной ветер, крик. Потоцкий припал глазом к подзорной трубе и замер. С запада на стены замка лезли какие-то диковинные воины. Не было на них ни казацких шапок, ни стрелецких кафтанов. В руках поблескивали косы и пики.
— Матка бозка! — охнул Потоцкий. — Пан Сапега, то есть хлопы… Наши хлопы!
Коронный гетман не ошибся. Отряд повстанцев Лютека и Федорчука зашел в тыл жолнерам и, переправясь ночью через пруды на самодельных плотах, ударил на кварцяное войско.
Когда Хмельницкому сказали, что жолнеров бьют польские посполитые, он приказал немедля послать им помощь.
Пять сотен казаков во главе с Мартыном Терновым кинулись на помощь повстанцам.
Богунцы уже были за стенами, и рядом с ними бились с жолнерами повстанцы — поляки и гуцулы.
Мартын бешено гнал коня. За ним скакали казаки-чигиринцы. Навстречу им из крепости вырвались, как вихрь, драгуны. Вот уже конники сблизились, и зазвенела сталь. Следом за драгунами шли латники с мушкетами в руках, поливали пулями казаков. То там, то тут падали кони и всадники. Но вот на латников ударили посполитые. Теперь Мартын, рубясь в конном строю, хорошо видел их лица. Латники, сбитые с толку тем, что им кричат по-польски, от неожиданности поначалу опускали оружие, по через минуту снова упрямо хватались за него.
Впереди Мартына как из-под земли вырос конник в белой рубахе, без шапки. он не очень умело действовал саблей, отбиваясь от нескольких драгун, которые, как коршуны, наседали на пего. Вот уже одному из драгун удалось ударить его в правое плечо, и повстанец принужден был перебросить саблю в левую руку; раздался выстрел, копь сел на задние ноги и повалился на бок, подминая всадника. Один из драгунов занес было над ним саблю, но Мартын успел вонзить свою саблю в грудь драгуну, и тот повалился навзничь. Мартын спешился, наклонился над посполитым, потянул его за руку. Подскакали казаки, драгуны кинулись врассыпную. Бой откатился. Раненый через силу открыл глаза и без всякого удивления, но с радостью в слабом голосе проговорил:
— Казак Терновой.
Мартын удивленно глядел на раненого.
— Казак Терновой, — повторил тот, — ведь это ты приезжал к нам в Марковецкую гмину, ты вез грамоту гетмана Хмельницкого Костке Напирскому.
И в памяти Мартына встал тот давний день.
— Я Стах Лютек, — тяжело дыша, проговорил раненый. — Я Стах Лютек… Лютек… — Казалось, он хотел, чтобы Мартын запомнил его имя. — Не выживу я… А хотел гетману Хмелю сказать…
Он замолчал, облизывая языком запекшиеся губы. Рука, которою Мартын придерживал его плечо, была мокра от крови.
— Скажи гетману… Мы тоже против панов… И нам они… что и вам… опостылели… Обездолили они нас…
Слезы затуманили взор Мартына. «Вот, гетман, кабы ты услышал эти слова!»
— Ты будешь жить, Лютек, — сказал Мартын, — будешь жить…
— Нет, Терновой. Нет. Конец мне пришел. Но об одном жалею — не увижу согласия и мира между посполитыми нашими… А оно должно быть… Такое, как между мною и Федорчуком… Его увидишь… Он у нас атаман. Скажешь ему, гетману Хмельницкому скажешь… Прощай, Мартын.