Пережитое
Шрифт:
И я думал о том, как было бы хорошо, если бы наши социал-демократы-марксисты могли присутствовать на этом съезде! Они называли крестьян "мелкими собственниками", а их взгляды и психологию "мелкобуржуазными". По их мнению, крестьяне органически не в силах подняться выше их индивидуальных частных интересов, возвыситься до понимания общественных интересов, до социализма, который социал-демократы себе представляли только как социализм городской, пролетарский.
Они всегда смеялись над нами, социалистами-революционерами, над нашей работой в крестьянстве и отказывались считать социалистами не только крестьян, но и нас самих - именно за то, что мы верили в возможность пропаганды идей социализма среди крестьян. Они любили повторять неосторожные слова Маркса об "идиотизме крестьянской жизни".
Если бы они теперь могли послушать и посмотреть на этих крестьян! Не всегда и среди распропагандированных рабочих города можно услышать такие речи об общественных интересах и об устройстве общества на основе справедливого удовлетворения экономических нужд. Не всегда увидишь на деле и в пролетарской среде столько подлинного идеализма, столько идейного горения!
Этот крестьянский съезд в далеком украинском селе дал мне очень много - он укрепил во мне веру в крестьянина, в возможность преобразования крестьянской жизни на новых общественных основаниях. До сих пор эта вера была у меня чисто теоретической - теперь она получила подтверждение на практике. Да, это возможно! Да, это будет! И над этим надо работать и работать...
Как легко и радостно было на душе. С каким наслаждением я прислушивался к разговорам участников съезда после его окончания, сам окунулся в эту дружескую, братскую среду. Да, именно братскую! Когда я занимался пропагандой в Москве в рабочих кружках, я очень дорожил теми тесными товарищескими отношениями, которые у меня устанавливались с некоторыми из рабочих - но это были именно только товарищеские отношения. Здесь, среди крестьян, которых я видел впервые в своей жизни, я чувствовал нечто большее - они относились ко мне, как к брату, с какой-то лаской, любовью.
Чем это объяснялось, я не знаю - быть может, большей непосредственностью, простотой и чистотой крестьянской натуры, крестьянской жизни. Да и вся обстановка была иная - мы не сидели в маленькой и тесной рабочей квартире, в накуренной комнате, в постоянном ожидании и напряженном страхе, что вот-вот ворвется полиция и всех нас схватят, - мы были на вольном воздухе, под открытым небом, нам светило солнце, вокруг нас была свежая, веселая зелень; и мы не боялись, что нас схватит полиция - по всем окрестным деревням караулили наши люди и были готовы немедленно отправить к нам верхового с предупреждением о приближающейся опасности. Веселой гурьбой мы отправились после съезда купаться на протекавшую поблизости Десну. Сколько было веселья, криков, песен! Никогда не забуду я этих впечатлений.
В Чернигов я вернулся вместе с Михаилом Биценко, и он в пути много рассказывал мне о своей работе среди крестьянства. Эти рассказы еще больше укрепляли во мне уверенность в том, что наша работа среди крестьянства большое и полезное общественное дело.
Из Чернигова на небольшом пассажирском пароходе сначала по Десне, а потом по Днепру, я стал спускаться вниз. Петров день (29 июня) уже миновал - всюду кругом шли сенокосы. С парохода часто можно было видеть, как большие группы крестьян и крестьянок косили траву, ворошили сено. Сенокос в русской деревне один из самых живописных и веселых моментов трудовой жизни. Я сидел на верхней палубе и с наслаждением смотрел на эту картину. Воздух был полон аромата скошенной травы.
В Киеве я остановился на два дня - там у меня было свидание с нашими военными работниками: военная организация в Киеве была одна из лучших в партии.
Дальше я опять отправился на пароходе. В Кременчуге я никого из товарищей не нашел - наша партийная организация только что вся была переарестована, и я был рад, что благополучно унес оттуда ноги. Зато в Екатеринославе нашел всех, кого мне было надо - но там работа шла главным образом среди рабочих. А это было мне уже не так интересно. Самый город - после живописных украинских городов, утопающих в зелени - показался мне скучным: жарко, пыльно, нигде даже тени не найдешь.
Это было 5-ое или 6-ое июля. На очереди у меня был Харьков. Большой университетский город, напоминающий немного Киев, но без его красоты. С удивлением и радостью прочитал на стенах афиши, что 10-го июля в городском театре "известный лектор Бунаков" прочитает публичный доклад об "Аграрном вопросе". Илья в Харькове!
Какая неожиданность и какая радость! Удивительного ничего не было в том, что Бунаков-Фондаминский, живший под чужим именем и "разыскиваемый" Департаментом Полиции, читал публичную лекцию в Городском театре - время тогда было необыкновенное, полное противоречий.
В Государственной Думе раздавались революционные речи, в стране печатались и распространялись революционные и полуреволюционные книги и брошюры, в легальных газетах можно было прочитать самые резкие нападки и самую язвительную критику действий правительства, а одновременно со всем этим правительство искало, арестовывало, судило и ссылало революционеров.
Границы между дозволенным и недозволенным, легальным и нелегальным спутались и стерлись, и администрация часто сама не знала, что было можно и чего было нельзя, не знала, как вести себя. Революционеры этим пользовались и старались отвоевать явочным порядком как можно больше, часто не зная, чем эти попытки могут завершиться. В Городском театре был назначен публичный доклад социалиста-революционера Бунакова, но он сам не знал, чем это могло кончиться: может быть, он, при общих аплодисментах, прочитает свой доклад с самой резкой критикой правительственной деятельности, а может быть, посреди его доклада в театр ворвется полиция, силой разгонит публику и арестует его...
Илью я нашел без труда - он остановился в одной из харьковских гостиниц. Остановился и я в ней. Он рассказал мне о жизни в Петербурге во время работ Государственной Думы, о самой Государственной Думе, о своей поездке на Волгу с докладами - он побывал в Казани, Самаре, Саратове, теперь приехал в Харьков, думает затем проехать в другие города Украины - Киев, Екатеринослав. Полтаву, Чернигов...
Амалия все еще находится заграницей, около Михаила Рафаиловича Гоц, которого теперь готовят к операции. Берлинские врачи хотят рискнуть...
Это было 8-го июля вечером, доклад Фондаминского был назначен через день. Но утром 9-го июля во всех газетах было напечатано сообщение по телеграфу из Петербурга, что правительством издан приказ о роспуске Государственной Думы. Это разом меняло всю политическую обстановку в стране. Мы были уверены, что за роспуском Государственной Думы, сумевшей за два месяца своего существования завоевать в стране большие симпатии, последуют большие волнения. Мы все думали, что разгон Думы может даже повлечь за собой революцию во всей стране. И так думали не только революционеры - позднее В. А. Маклаков рассказывал, что этот роспуск Думы называл "авантюрой" никто другой, как Трепов!