Пережитое
Шрифт:
В тот же день прямым поездом Фондаминский и я выехали из Харькова в Петербург. Теперь не время докладов - теперь надо действовать, надо быть всем вместе, в центре, чтобы принять ответственные решения, приступить к действиям.
В Петербурге, в Центральном Комитете нашей партии, были такие же настроения. Их разделяли даже либералы.
Партия конституционалистов-демократов, являвшаяся в Государственной Думе самой большой и самой организованной, тоже готовилась к революции. Они выехали из Петербурга в Финляндию, сначала пробовали там возобновить заседания Государственной Думы, но ограничились принятием воззвания, которое потом получило название Выборгского воззвания, так как собрание их состоялось в Выборге. В своем воззвании они призывали все население России к отказу от платежа налогов и от военной службы. Наш Центральный комитет сейчас тоже находился в Финляндии (в Териоки), куда Фондаминский и я выехали немедленно по прибытии в Петербург.
И там были приняты очень важные решения. На роспуск Государственной Думы необходимо ответить организованным восстанием, где только возможно, и, прежде всего в самых чувствительных пунктах государства - в военных крепостях и гарнизонах, в армии и флоте, которые, по нашему представлению, были уже достаточно в революционном отношении подготовлены. Для этого в отдельные крупные пункты должны быть брошены наши лучшие силы - наши лучшие ораторы, агитаторы и организаторы. Такими пунктами были намечены - Кронштадт, Ревель (где стояла военная эскадра), Свеаборг, Киев, Севастополь. В Свеаборг были отправлены Чернов,
Азеф (!), в Кронштадт член Государственной Думы Онипко (социалист-революционер), в Ревель - Фондаминский-Бунаков...
17-го июля вспыхнуло восстание в Свеаборге - оно было неудачно и немедленно было подавлено. 19-20 июля восстание вспыхнуло в Кронштадте - оно было тоже подавлено и позднее за участие в нем были расстреляны 36 человек, главным образом матросов. В Ревеле сначала восстание было удачным - 20 июля броненосец "Память Азова" был захвачен восставшими, но затем и там восстание было подавлено... 21 июля в газетах была помещена телеграмма из Ревеля, извещавшая о том, что "правительству удалось справиться с движением - "Память Азова" снова оказалась в руках правительства, в числе арестованных на броненосце Бунаков-Фондаминский, участвовавший в восстании"...
Когда я прочитал в петербургских газетах эту телеграмму, я заявил Центральному Комитету, что еду в Ревель - быть может, как-нибудь удастся спасти Илью. Меня не отговаривали.
11. В РЕВЕЛЕ
Без особенного труда я установил, что произошло в Ревеле. Когда 17-го июля началось восстание в Свеаборге, а затем и в Кронштадте, волнения во флоте, как по пороховой нитке, передались и в Ревель, где тогда стояла эскадра. Начались волнения на броненосце "Память Азова".
В них приняли участие существовавшие в Ревеле революционные организации. "Память Азова" был захвачен восставшими матросами - несколько офицеров были убиты, остальные выброшены в море, но спаслись. Одним из руководителей восстания был некто Оскар, член ревельской социал-демократической организации. Илья (Бунаков-Фондаминский) приехал в Ревель, когда "Память Азова" был уже в руках восставших матросов и революционеров.
Он отправился на шлюпке на восставший броненосец. Но он не знал, что как раз в это время на броненосце положение резко изменилось (броненосец стоял в некотором отдалении от берега, и на берегу не сразу могли узнать о том, что делается на борту броненосца): верные правительству матросы - так называемые "кондуктора", т.е. унтер-офицеры - взяли верх и снова овладели броненосцем. Восставшие во главе с Оскаром были арестованы и посажены в трюм. На шлюпке Илья этого еще не знал и поэтому был чрезвычайно изумлен, когда на палубе его и приехавших с ним на шлюпке двух членов ревельской организации социалистов-революционеров (рабочих ревельского порта) схватили и тут же связали, как участников мятежа.
Положение Ильи было очень скверное, если не сказать - безнадежное.
После разгона Государственной Думы (9 июля) вместо старого и безвольного Горемыкина председателем совета министров был назначен бывший саратовский губернатор талантливый и энергичный Столыпин. Своей главной целью он поставил борьбу с революционерами. Одним из его первых мероприятий было учреждение военно-полевых судов против всех захваченных с поличным участников революционного движения. Да и помимо того - восстание в Ревеле произошло во флоте, следовательно виновные должны быть судимы военным судом, т.е. расправа будет короткая и беспощадная. Фондаминский и оба рабочих были захвачены на восставшем броненосце, Фондаминский был известным социалистом-революционером следовательно... В ту минуту у меня почти не было никаких надежд на его спасение.
И первое, что я тогда сделал - послал Амалии в Берлин, где она находилась около Михаила Рафаиловича Гоца, телеграмму. Я и сейчас хорошо помню ее текст: "Tusik hier schwer erkrankt. doch habe Hoffnung. Andrеi", т.е. "Тузик здесь тяжело захворал, все-таки имею надежды. Андрей".
"Тузик" - было шутливое и ласковое прозвище Ильи, которое ему дал неистощимый на всякого рода выдумки Абрам (Гоц); Илья смеялся и говорил, что ему дали "собачью кличку". "Андрей" - было тогда мое условное имя.
Я дал эту жестокую телеграмму Амалии, так как не считал себя вправе скрыть от нее правду - быть может, она еще успеет приехать и застать Илью в живых, получить с ним свидание. Надежд на его спасение у меня почти не было никаких, но этого сказать ей я не мог.
Получив мою страшную телеграмму, Амалия в тот же день выехала из Берлина (о событиях в Ревеле она, конечно, уже знала из телеграмм в немецких газетах) и через три дня была в Ревеле. К счастью, она была не одна: с ней вместе приехала ее невестка, Любовь Сергеевна Гавронская - жена старшего брата Амалии, доктора Бориса Осиповича Гавронского. Я встретил их на вокзале, но боялся подойти к ним, Проследив, в какой гостинице они остановились, я прошел к ним.
Держала себя Амалия очень мужественно: в критические моменты своей жизни и жизни ее близких она всегда проявляла большое присутствие духа и сильную волю. Это всегда меня восхищало - впрочем, что не восхищало меня в ней? Она хорошо понимала положение и единственно чего хотела - это добиться свидания с Ильей.
Но как раз в этом ей военными властями было отказано: до суда никаких свиданий с арестованными военные власти не давали. И за все время только один момент слабости я у Амалии заметил. Когда она вернулась после своего визита к председателю военного суда (капитану 1-го ранга Русину) с отказом от свидания, лицо ее было неподвижным, как бы каменным, но когда мы вдвоем остались с ней в комнате, она подошла ко мне, положила свою голову ко мне на грудь и бессильно прошептала: "Если они его убьют, я потеряю всё, всё"...
В ее словах было столько горя, что сердце мое остановилось. Чего бы я ни отдал за то, чтобы спасти Илью! Если бы я мог им дать за него свою жизнь, как был бы я счастлив! Но малодушие продолжалось у Амалии лишь мгновение - она выпрямилась и больше я не видел у нее ни слез, ни слабости.
За эти первые дни, еще до приезда Амалии, мне удалось узнать многое. Илья вместе со всеми другими арестованными - всего их было 35 человек - содержался во временной военной тюрьме, устроенной в верхней части города. Это была самая старая часть Ревеля - Вышгород, поднимавшаяся на небольшом холме над всем городом - ее можно было видеть издали. Там были православный собор, старые средневековые церкви и остатки старинной крепости с двумя царившими над всем городом башнями - одной высокой и узкой и другой - низкой и широкой. Узкая башня называлась "Длинный Генрих" (Der lange Heinrich), низкая - "Толстая Маргарита" (Die dicke Margarethe).