Пережитое
Шрифт:
Военный суд состоялся поздно вечером 4 августа. Он продолжался всего лишь несколько часов. Мы знали о нем, узнали также о вынесенном смертном приговоре, но все ли были к смерти приговорены или нет, этого мы никак узнать не могли, несмотря на все усилия Булата. Вечером я видел Амалию - на нее страшно было смотреть, она как будто вся застыла и не замечала окружающего. Эту ночь мы не спали. А на рассвете весь город услышал залп. Слышала его и Амалия (как она позднее мне рассказала). Слышал его и я.
Сейчас же поползли по городу слухи и рассказы. В одном из углов той площади, на которую выходила "Толстая Маргарита", наискосок от собора, был протянут между домами толстый канат и к нему привязали всех приговоренных со скрученными назад руками. Они пели и что-то говорили...
Стреляли на очень близком расстоянии, почти в упор. И сейчас же все трупы отвязали от каната, взвалили на большую телегу и куда-то отвезли. Сколько человек было расстреляно, никто не мог сказать и лишь одно было известно: все расстрелянные были в одежде матросов и только один человек - в штатском.
Один человек - это, несомненно, должен был быть Оскар, схваченный во время самого восстания на "Памяти Азова"... А если только один штатский, значит среди расстрелянных не было Ильи. Я поспешил с этой вестью к Амалии. Она боялась и не смела поверить. Но скоро к ней в гостиницу пришел Булат, который подтвердил этот слух: расстреляны были пятнадцать матросов и Оскар (Это был член ревельской социал-демократической организации Арсений Каптюх, кличка Оскар.)- Илья и двое рабочих с ним оправданы. Мало того, он ей сообщил, что теперь она может рассчитывать на получение свидания с Ильей, что он уже говорил об этом с председателем военного суда, который в принципе ничего против этого не имел. Председатель при этом сказал Булату, что, согласно требованию из Петербурга, всех троих "штатских" отправят в Петербург - дело о них выделено.
Илья каким-то чудом спасся - больше мне нечего было делать в Ревеле. Я сообщил об этом Павле Андреевне Левенсон и она со своим динамитом покинула город. Я также выехал в Петербург. Уже значительно позднее я узнал, что Илья на суде легко доказал, что в восстании на броненосце "Память Азова" участия не принимал, свидетели установили, что он на лодке вместе с двумя ревельскими рабочими подплыл к броненосцу, когда восстание на нем было уже подавлено судить его за участие в военном мятеже не было оснований...
12. МОЙ АРЕСТ В ПЕТЕРБУРГЕ - В "КРЕСТАХ"
В Петербург я вернулся в начале августа и вошел в общую работу. После всего пережитого в Ревеле я чувствовал теперь себя спокойным, хотя Столыпин своими страшными военно-полевыми судами, введенными им после разгона Государственной Думы, и старался нагнать страх на революционеров. За этот месяц, прошедший с момента издания указа о военно-полевых судах для революционеров, были казнены многие, причем некоторые из них были расстреляны даже почти без всякого суда: утром арестовали - вечером расстреляли.
Одной из первых жертв этих судов был мой близкий товарищ по московскому комитету - Володя Мазурин. Его узнали на одной из московских улиц сыщики и пытались арестовать. Он был вооружен и на улице стал отстреливаться. Началась погоня, настоящая охота за человеком по улицам - его схватили, судили и на другой день повесили во дворе той самой Таганской тюрьмы, где мы сидели вместе, и у той самой стены, возле которой мы так часто вместе гуляли и играли в чехарду...
Об Илье я знал, что его, вместе с его товарищами по процессу, обоими ревельскими рабочими, перевели в Петербург и он где-то сидел в одной из петербургских тюрем. Амалия, как мне сообщили, уехала обратно заграницу к Михаилу Рафаиловичу Гоцу. От нее я получил и письмо из Берлина. Она писала, что Михаилу Рафаиловичу только что сделали операцию. Операция прошла благополучно - нашли причину его таинственной болезни, вызывавшей паралич нижней части тела: оказывается, на позвоночнике был обнаружен нарыв, который давил на спинной мозг. Нарыв удален и врач только что ей сказал, что больной выздоровеет и скоро сможет даже танцевать. "Сейчас Михаил после операции спокойно спит..." Так гласило ее письмо. А на другой день, встретившись с Виктором Михайловичем Черновым, который тогда тоже был в Петербурге (на нелегальном положении), я узнал, что два дня тому назад была получена телеграмма из Берлина: Михаил Рафаилович Гоц скончался! Оказывается, операция, действительно, прошла удачно и врачи, в самом деле, высказали уверенность в полном выздоровлении Михаила. Но после операции, во сне, он скончался от закупорки сосудов. Это была, можно сказать, несчастная случайность, которую невозможно было предвидеть. Счастливое письмо Амалии было написано за несколько часов до его смерти.
Для всех, знавших близко Михаила Рафаиловича - мы его называли "совестью партии" - это была жестокая потеря. Я без содрогания не мог подумать об Абраме. Он в это время уже сидел в тюрьме - совсем недавно он был арестован в Царском Селе, где изучал обстановку жизни царя - партия тогда готовила покушение на царя. Как бедный Абрам должен был пережить в тюремной одиночке смерть своего брата, который был для него гораздо больше, чем брат?..
Однажды я шел днем по Литейному проспекту. Это было 4-го сентября (1906 г.). Как сейчас вижу ярко освещенную осенним солнцем улицу. Я шел по направлению от Невского проспекта, по левой стороне Литейного. Вдруг позади послышался мягкий стук резиновых колес и удары подков о мостовую. Я оглянулся и увидал, как пролетка извозчика пересекла улицу с правой стороны на левую - в пролетке стоял человек в штатском и указывал рукой, как мне показалось, в моем направлении. Передо мной откуда-то неожиданно вынырнули две фигуры и схватили за руки шедшего в нескольких шагах впереди меня человека. Схваченный в недоумении остановился, оглянулся...
Раздались какие-то крики, приказания. Арестованный с негодованием что-то говорил схватившим его. Я видел, как его отпустили. Не оглядываясь назад, я шел дальше. Снова сзади раздался мягкий звук резиновых колес - предчувствие сжало мое сердце. На этот раз сыщики уже без ошибки схватили за руки меня и повлекли к остановившейся пролетке. В ней сидел плотный человек в штатском, который сейчас же нацепил мне на руки наручни. По обе стороны пролетки, на ее подножках, встали схватившие меня сыщики. Меня повезли в находившуюся тут же рядом Литейную полицейскую часть.
Немедленно явился жандармский офицер, который сделал мне личный обыск, не только старательно вывернув мои карманы, но и тщательно ощупав каждую складку, каждый шов моего платья и простукав подошвы и каблуки на моих башмаках. Что они там искали, Бог их знает - может быть, они думали, что в каблуках можно запрятать динамитную бомбу?..
– Вы обвиняетесь, - грозно и торжественно сказал мне знаменитый тогда жандармский генерал Иванов, низенького роста и отвратительной наружности, - в принадлежности к Боевой Организации Партии Социалистов-Революционеров и в подготовке нескольких террористических покушений.
Полное название организации он произнес с каким-то даже удовольствием. Как я потом узнал, он вел следствие по всем делам нашей Боевой Организации и уже нескольких человек отправил на виселицу.
– Признаете ли вы себя в этом виновным?
– торжественно спросил он.
– Я не только отказываюсь отвечать вам на этот вопрос, но и вообще отказываюсь разговаривать с вами. Такова будет моя тактика с вами, пока я буду находиться в тюрьме - я не признаю за вами права задавать мне какие бы то ни было вопросы. Делайте со мной, что хотите, но разговаривать с вами я не буду.