Периферийная империя: циклы русской истории
Шрифт:
Как истинный представитель своего века, Карамзин видит источник бед в недостатке просвещения, что, в свою очередь, было следствием угнетения: «Россия, терзаемая монголами, напрягала все силы свои единственное для того, чтобы не исчезнуть: нам было не до просвещения!» [98]
Последующие историки искали причину отсталости то в православии, то в «неудачном» объединении русских земель – вокруг Москвы, а не под знаменами Твери, Литвы или Новгорода. Если последние два объяснения в XX веке стали менее популярными, то ссылки на татарское иго сделались общим местом всех учебников советской поры. Советские историки постоянно подчеркивали, что «если Киевская Русь в X и XI вв. и русские княжества в XII-XIII вв. шли одним путем с передовыми странами Западной Европы, не отставая от них, то татаро-монгольское нашествие, длившееся 200 с лишним лет, на долгое время нарушило нормальную жизнь Руси. Оно
Этот тезис, повторяющийся в тысячах текстов и никем особенно не оспариваемый, на самом деле вызывает серьезные вопросы. Показательно, что Карамзин, первым сформулировавший мысль о татарском иге как причине русской отсталости, заслужил репутацию великолепного знатока хроник, но слабого аналитика. «История государства российского» была написана им в самом начале XIX века, и с тех пор исследователи далеко продвинулись вперед и в знании фактов, и в их изучении. Большая часть аргументов, использовавшихся Карамзиным, уже к середине XIX века не воспринимались серьезно. Например, доказательством русской отсталости и дикости в XIV-XV веках Карамзин считал обычай, согласно которому судебные тяжбы решались в «поле», то есть один из тяжущихся мог вызвать другого или даже самого судью на поединок и тем решить исход дела. Спустя сто лет Покровский приводит тот же пример как доказательство того, что Россия в целом развивалась аналогично Западу, ибо во Франции в Средние века существовал точно такой же обычай, продержавшийся примерно столько же, сколько и в России [102].
И все же, независимо от изменившегося отношения к Карамзину, провозглашенный им тезис превратился в своеобразное общее место русской истории, не подвергавшееся ни сомнению, ни обсуждению, если не считать нескольких высказываний Соловьева и попытки исторической критики, предпринятой Покровским. После того, как при Сталине «школа Покровского» была официально осуждена, а многие ее представители просто репрессированы, дискуссия захлебнулась окончательно.
Показательно, что советские историки, как правило, не уточняют, было ли причиной упадка само нашествие татар или последовавшее за ним двухвековое иго. Нашествие Батыя на Русь в XIII веке действительно было катастрофой, но надо помнить, что различные катастрофы средневековые общества переживали неоднократно.
Монголы отличались от половцев и других кочевников, с которыми ранее приходилось иметь дело Руси, тем, что умели брать города. Бревенчатые укрепления были надежным заслоном и от половцев, и от печенегов, а уж каменные стены были для них просто неприступны. Но монголы до прихода на Русь уже овладели Китаем и, соответственно, пользовались военными технологиями уже совершенно другого уровня. Стенобитные орудия были им хорошо знакомы.
Это доказывает, кстати, что татаро-монголы вовсе не были теми полудикими кочевниками, какими их принято изображать. Они обладали качественно более высоким уровнем военной и политической организации, чем половцы и печенеги. Именно в этом – один из секретов их побед.
Разорение Киева и других городов было чудовищным, однако ограбление захваченных городов победителями в те времена было обычной практикой, и русские князья не были в этом смысле исключением. Погромы русских городов войсками русских же князей были в XII-XIII веках обычным делом, равно как и продажа пленных соотечественников в рабство в Волжскую Булгарию. Когда в 1169 году владимирский князь Андрей, прозванный за свою просвещенность и религиозность Боголюбским, приступом взял Киев, город подвергся катастрофическому опустошению. «Победители, к стыду своему, забыли, что они россияне: в течение трех дней грабили, не только жителей и дома, но и монастыри, церкви, богатый храм Софийский и Десятинный; похитили иконы драгоценные, ризы, книги, самые колокола…» [103]. Столь откровенный грабеж был в новость для Киева, который ранее не брали штурмом. Другие торговые центры переживали подобные катастрофы неоднократно.
Другое дело, что разорение одних русских городов часто вело к возвышению других. Так, упадок Киева способствовал возвышению Владимира и Суздаля. На сей раз пострадали почти
Масштабы катастрофы, которую перенесла Русь после походов Батыя, по-разному описывают сами средневековые источники. Так, например, папский посол брат Иоанн де Плано Карпини сообщал, что разрушение Киева было почти полным: «Был же град очень велик и многонаселен, а ныне он обращен почти в ничто. Ибо там осталось едва ли двести домов» [104]. Однако в материалах той же миссии упоминается «о 200 знатных горожанах Киева, с которыми встречался папский посланник» [105]. Если одних только знатных горожан оставалось не менее двух сотен, то жителей и домов в городе явно имелось больше. Исследователи обращают внимание и на другие известия: «Вопрос о реальном положении дел в Киеве после взятия его монголами (замерла жизнь в городе или нет) должен рассматриваться в контексте следующего известия брата Иоанна. Папский посол в разоренном Киеве встретил богатых купцов из Генуи, Венеции, Пизы и Акры… Перечисленные братом Иоанном имена купцов связаны с наиболее богатыми семейными кланами, владевшими значительными торговыми капиталами. Спрашивается, что делали эти люди в разоренном Киеве?» [106]
Жестокость монгольского нашествия была поразительной даже по средневековым понятиям. Опустошение Польши и Венгрии было совершенно катастрофическим. Если на Руси северные торговые города избежали погрома, то в Венгрии было уничтожено практически все. Поголовное истребление населения целых городов и даже областей было обычной практикой. «Монголы взяли штурмом и сожгли Пешт, а король Бела бежал на Адриатику, – пишет Груссе. – Население подвергалось немыслимым насилиям, зачастую просто поголовно истреблялось. Rogerii carmen miserabile повествует о множестве подобных историй: монголы коварно приглашали беженцев вернуться к своим домам, обещая полную безопасность, а затем убивали вернувшихся всех до одного». Истребление людей было планомерным и хорошо продуманным, причем происходило это не только в городах, но и в сельской местности. «После того, как крестьяне закончили для них уборку урожая, они всех убивали, точно так же, как они убивали (первоначально изнасиловав) всех женщин в землях, откуда они уходили; после чего переходили разорять другие земли» [107].
Русь не послужила «заслоном» на пути монгольских орд из Азии в Европу. Пройдя Русь, полчища Батыя вошли на территорию западных стран вполне боеспособными. Разгромив Польшу и Венгрию, победив немецких рыцарей в Силезии и разграбив Чехию, монголы даже планировали двигаться дальше в Италию и Францию, где их ожидала богатая добыча. «Фактически войска Батыя победили европейских рыцарей во всех сражениях, – отмечают западные историки. – Не усталость татар или географические факторы спасли Европу, а внезапная смерть Великого хана Угедея, из-за которой разразился кризис наследования в Монгольской империи» [108].
Пережив монгольское нашествие, Венгрия, Польша и Чехия постепенно оправились и продолжали развиваться вместе с остальным Западом. В Чехии XIV век даже стал временем своеобразного экономического бума, завершившегося в следующем столетии революционными выступлениями гуситов, ставшими прообразом Реформации и буржуазных революций Нового времени.
Тезис Карамзина об успешном развитии Запада в XIV веке просто не соответствует действительности. Татарское иго в России совпадает с крайне неудачным периодом для большей части Западной Европы. Некоторые историки говорят даже о «кризисе XIV века» [109]. Как отмечает французский историк Жак Ле Гофф, «христианский мир на рубеже XIII-XIV вв. не просто остановился, но съежился. Прекратились распашки и освоение новой земли, и даже окраинные земли, возделывавшиеся под давлением роста населения и в пылу экспансии, были заброшены, поскольку их доходность была действительно низкой. Начиналось запустение полей и даже деревень… Возведение больших соборов прервалось. Демографическая кривая склонилась и поползла вниз. Рост цен остановился, дав пищу депрессии» [110]. Начинается порча монеты, ведущая к дезорганизации рынков и краху банков. Итальянские купеческие и финансовые компании переживают череду банкротств. Бурный рост городов сменяется застоем.