Периферийная империя: циклы русской истории
Шрифт:
В условиях, когда упадок городов, начавшийся еще до прихода татар, способствовал откату к натуральному хозяйству, татары требовали от русских платить денежную дань, стимулируя экономическое развитие. Относительное спокойствие и отдаленность от Золотой Орды гарантировали Московскому княжеству и устойчивый прирост населения.
Богатство и влияние местного князя тем самым опирались одновременно и на торговлю, и на средства, поступавшие от аграрного населения. Именно это сочетание (наряду со стабильной финансовой базой) сделало Москву идеальным лидером для объединения других русских княжеств. Объединение это происходило в целом по той же логике, что и в других европейских странах, причем борьба с татарами, начавшаяся в конце XIV века,
Сравнивая общественные порядки Московии с западными, обнаруживаешь, что представление об «отсутствии феодализма» и полном бесправии народа в XIV-XV веках тоже не подтверждается фактами. Сравнивая по документам положение немецкой общины-«марки» и русской волостной общины, известный историк Н.П. Павлов-Сильванский отмечал «глубокое сходство русских и германских учреждений средних веков» [150]. Права и вольности волостной общины, существовавшие в обычае, закреплялись многочисленными грамотами и хартиями XV-XVI веков. Например, уставная грамота 1488 года, пожалованная Иваном III «всем белозерцам», предоставляла местному населению такую самостоятельность, что в просвещенном XIX столетии приходилось искоренять остатки средневековых вольностей, трактуемых как «фактическое безвластие правительства». В Московской Руси, напротив, подобные порядки не воспринимались как проявление слабости государства, они были здесь вполне нормальны, как и в других европейских странах. «На Белом озере в XV в., – пишет Павлов-Сильванский, – мирское самоуправление сохраняло вполне свое древнее значение главной опоры государственного порядка» [151].
В Вятке (Хлынове) вечевое правление было отменено в 1489 году, когда под стенами города показалось многочисленное московское войско. Однако это отнюдь не означало конца местного самоуправления. В задачи земских старост и целовальников, выбиравшихся жителями, входили сбор податей, отвод земель, сыск, челобитные государю. На протяжении последующих двух столетий значение местного самоуправления не только не сокращалось, но, напротив, росло. «После земской реформы середины XVI века в городе Хлынове наместническое правление постепенно полностью заменяется земским самоуправлением, и главной фигурой в городе стал городовой приказчик, избираемый из наиболее влиятельных жителей города, преимущественно из купцов» [152]. В XVII веке, когда центральная власть была ослаблена Смутой, самостоятельность города укреплялась еще больше. И лишь в петровские времена центральная администрация смогла эффективно подчинить себе местное управление.
То же относится и к вассальным отношениям. «Наш удельный боярин, вассальный слуга князя, наравне со своим западным товарищем феодалом имеет своих слуг, подчиненных ему на тех же началах военной, вольной, договорной службы. Боярин, так же как западный вассал, должен был иметь своих военных слуг, потому что он исполнял вполне свое обязательство службы только тогда, когда по призыву князя «садился на конь», являлся в военном снаряжении не один, а в сопровождении более или менее многочисленного отряда своих конных слуг и пеших людей» [153].
Сходство русского и западноевропейского права того времени очевидно. Говорить о «бесправии» населения в Московии XV-XVI веков можно не в большей степени, нежели в Германии или Франции. «И господин Великий Новгород, и его счастливый соперник, великий князь московский Иван Васильевич, мы это твердо должны понимать, – отмечает М. Покровский, – властвовали не над толпой однообразных в своем бесправии подданных, а над пестрым феодальным миром больших и малых «боярщин», в каждой из которых сидел свой маленький государь, за лесами и болотами северной Руси умевший не хуже отстоять свою самостоятельность, чем его западный товарищ за стенами своего замка» [154].
Общие процессы, характерные для Западной Европы, типичны и для Руси времен становления Московского государства. XV век, ставший временем бурного развития на Западе, был успешным и для России. Неслучайно именно к этому периоду относится творчество Андрея Рублева, которое многими считается русским вариантом раннего Ренессанса. Да, в XV веке русская культура все еще более «средневековая», чем итальянская. Но то же самое может быть сказано и про Швецию и даже, с известными оговорками, про Германию. Социальная и политическая организация эволюционирует в том же направлении, что и в соседних европейских странах.
Если Киевская Русь во многом опережала Западную Европу, то Русь Московская в том виде, в каком она сложилась к 1450-1480 годам, в целом находилась с ней на одном уровне развития. Артиллерия и архитектура являются в это время передовыми направлениями технологического развития. И здесь московские правители стараются не отстать от передовых стран Южной Европы. В Венецию в 1474, 1493 и 1499 годах отправляются посольства, каждый раз не столько ради политических целей, сколько ради вывоза специалистов. В 1489 году посольство отправляется в Австрию, чтобы привезти в Москву мастеров горного дела. Из Венгрии приглашают литейщиков, серебряных дел мастеров, архитекторов. Отставание заметно лишь в книжном деле: первые печатные станки появляются в Московии лишь в XVI веке.
Не была Россия изолирована и от морской торговли. Датские документы свидетельствуют, что русские суда появлялись на Балтике и в XV, и в XVI веке [155]. Проблема была не в отсутствии связей, а в том, что не было удобных портов. В результате русские суда, выходившие в море через реки, были малого водоизмещения, везли мало груза и не могли конкурировать с немецкими.
Приглашение иностранных мастеров свидетельствует об отставании, но не об отсталости. Из Италии и Германии выписывали мастеров не только в Россию, но и в Швецию, даже в Англию. Это было общеевропейской нормой. В Московском Кремле соборы и фортификационные сооружения возводят итальянцы. Антон Фрязин и Пьетро Антонио Солярио строят в 1485-1491 годах башни, Аристотель Фиораванти в 1475-1479 годах возводит Успенский собор, а в 1505-1508 годах Алевиз Новый сооружает на месте древнего храма, построенного еще при Иване Калите, пятиглавый Архангельский собор, явно придав ему, по признанию историков искусства, «черты, характерные для венецианской дворцовой архитектуры эпохи Ренессанса» [156].
Как выяснили современные исследователи, «создателями гербовой печати Ивана III, где впервые на Руси появилось изображение двуглавого орла, были резчики из Северной Италии» [157]. Геральдическое происхождение русского орла от византийского несомненно, но дизайн в Москве предпочли не греческий, а итальянский. Это итальянское влияние никак не может считаться результатом отсталости. Ведь в XIV-XV веках именно итальянцы являются лучшими в Европе архитекторами, инженерами, художниками. Московские князья приглашают архитекторов из самой Италии, в то время как скандинавам, как правило, приходится довольствоваться немецкими мастерами. Появление итальянцев в Кремле говорит не об отсталости – скорее, о том, что Россия все еще живет в одном ритме с остальной Европой, отставая от переживающего Ренессанс Средиземноморья, но отнюдь не от своих ближайших западных соседей. Потребление правящего класса постепенно меняется и становится немыслимо без иноземных товаров. С XVI века на Русь начинают везти французские вина.
Если на юге для Москвы центром притяжения была Италия, с ее передовыми технологиями и культурными достижениями, то на севере главным партнером сделалась Дания. Чем больше осложнялись отношения со Швецией, тем больше московский двор стремился дружить с датчанами. Регулярно появлявшиеся в Москве и Копенгагене посольства обсуждали не только возможности военного сотрудничества против шведов и династические браки, но и торговлю. Вершиной этих отношений стал Копенгагенский договор 1562 года.