Перикл
Шрифт:
Вот о чём её мысли, каковы её желания. Вот как она поглупела, вот какими напрасными оказались старания Анаксагора, Сократа, Протагора, Геродота и Фидия образовать её ум, как быстро она забыла советы Софокла не предаваться любовным страстям во вред рассудку.
Но это, кажется, пройдёт: страсти имеют обыкновение угасать, кроме порочных страстей, как говорит Софокл. Любовь же — не порочная страсть. Ею можно было бы заполнить всю жизнь — так она прекрасна, но всё прекрасное разрушается, говорит Сократ, кроме красоты души. Вот и её милое личико с годами подурнеет. Угаснут любовные страсти, подурнеет лицо — что же останется? Что будет связывать её и Перикла по истечении лет? Фидий говорит, что прекрасное потому прекрасно, что взирает на прекрасное и любуется им. Она попросила Сократа растолковать ей эти слова Фидия. Сократ сказал: всё прекрасно, что взирает
Геродот тоже утверждает, что подлинное и вечное в человеке — только душа, а потому надёжно и подлинно лишь то, что испытывает душа, а не то, что испытывают глаза, уши, язык, губы, что чувствует нос, пальцы и все нежные ткани тела. Тело обманывает, а душа знает истину. Анаксагор говорит, что душа — это ум. Кто не насыщает ум истинами — это говорит уже Протагор, — тот обрекает его на увядание и смерть. Так увядают и гибнут без полива цветы...
Она не дождалась Перикла. Когда время перевалило за полночь, когда она поняла, что он не придёт, — залилась слезами, упала на роскошное, утопающее в цветах ложе и так уснула в печали и слезах.
Перикл провёл эту ночь со стратегами в Толосе, где они давали последние наставления Каллию, отплывающему поутру в Сузы, к персидскому царю Артаксерксу. Тогда, на Пниксе, возбуждённый победой над Фукидидом — ещё накануне в победу верилось плохо, — околдованный тайным присутствием Аспасии и сладкими мыслями о предстоящем свидании с ней, он забыл про Каллия и про Артаксеркса. Но едва спустился с Пникса и увидел Тол ос, как вспомнил о том и о другом — встреча с Каллием в Толосе, связанная с его отъездом в Сузы, была назначена несколькими днями раньше самим же Периклом. Эта забывчивость испугала его: прежде с ним такого не случалось, особенно в государственных делах — он о них помнил в любой час дня и ночи, постоянно держал перед своим мысленным взором, чем и стяжал славу мудрого вождя. А тут вдруг забыл о столь важной встрече. Это заслуживает наказания, и он накажет себя. И пусть первым наказанием будет то, что он не пойдёт к Аспасии. Вторым, может быть более серьёзным, будет то, что он не предупредит Аспасию об отмене свидания, никого не пошлёт к ней с извещением об этом, из-за чего она, несомненно, обидится на него и в свою очередь, возможно, накажет тем, что отвергнет его любовь, хотя, наверное, будет страдать.
Богач Каллий — шурин изгнанного, не без участия Перикла, стратега Кимона, отважного Кимона, беспутного Кимона, щедрого Кимона, мудрого Кимона. В том, что Кимон отважен, беспутен, щедр, что он был первым красавцем и первым кутилой в Афинах, Перикл не сомневался. Сомневался же в его мудрости — Кимон никогда и ничему не учился. Но толпа всегда считает мудрыми тех, кто одерживает победы над врагами. У Кимона таких побед было много — тут надо отдать ему должное. Он отличился в битве при Саламине, которую возглавил Фемистокл, и, может быть, поэтому занял место Фемистокла, когда тот был изгнан из Афин. Почти все военные походы Кимона завершались победой. Он был создателем Делосского союза. Отец Кимона Мильтиад прославился в битве с персами при Марафоне, Кимон — в битве с персами при Эвримедонте, когда он одержал блестящую победу на суше и на море. Он же, Кимон, заключил с Персией выгодный для Эллады мир и подписал с Артаксерксом мирный договор. Тогда в посольстве, которое было отправлено в Сузы к Артаксерксу и которое возглавил сам Кимон, находился его зять Каллий, ныне почтенный Каллий, один из самых богатых афинян. Каллию и потом доводилось встречаться с персидским царём. Поэтому, когда было решено направить к Артаксерксу посольство, возглавить это посольство поручили Каллию. В народе поговаривали, правда, что Каллий в отместку за изгнание своего тестя может сорвать переговоры с Персией или завести их в тупик, но эти опасения были неоправданными: Каллий не настолько любил Кимона и его сестру, свою жену, — все знали, что у Каллия несколько любовниц, — чтобы навредить Афинам на переговорах с Артаксерксом, который давно отступился от договора,
Для народа поражение — плохо, мир — хорошо. Народ — не политик. Политик должен извлекать выгоду из всего: из победы и поражения, из мира и войны. Великий политик — великую выгоду. Человеку честному эта истина не доставляет удовольствия, но она сопряжена с пользой для отечества, а потому терпима. Счастлив тот, кто занят лёгким и радостным трудом. Политик не может рассчитывать на счастье...
Если Каллий заключит с Артаксерксом выгодный и длительный мир, надо будет вернуть Кимона в Афины. С этой мыслью Перикл вошёл в Тол ос, где его уже ждали стратеги и Каллий. Договор, который решено было предложить Артаксерксу, обсуждался до утра...
Жена ни в чём не могла упрекнуть Перикла: это было не в обычае греческих жён — упрекать в чём-либо своих мужей, если они не дома проводили ночь. Давно — раз и навсегда — было установлено и внушено всем женщинам, что мужья, если они проводят ночь не дома, занимаются важными делами. В перечень этих важных дел входило всё, чем могли по ночам заниматься мужчины: пирушки, посещение «домов радости», любовниц, тайные собрания, иногда, конечно, дела, но чаще всего развлечения. Перикл и прежде часто отсутствовал по ночам — этого требовали иной раз действительно важные и срочные государственные дела.
Жена ни в чём не упрекнула его, но он сказал ей:
— Я провёл эту ночь с любовницей.
Она подняла на него удивлённые глаза.
Он повторил:
— Я провёл эту ночь с молодой любовницей.
— И что? — спросила жена.
— Тебя это не злит?
— Нет. Ты сказал — и я не злюсь.
— А если бы я не сказал?
— Тогда бы я ничего не знала и тоже не злилась бы.
Они завтракали за семейным столом: Перикл полулежал на ложе, жена сидела рядом на табурете. Детей за столом не было: Ксантиппу и его жене отвели часть дома, там была своя кухня и стол, Парал, младший сын, ушёл с дядькой в палестру. Завтрак был поздний, Перикл немного поспал перед тем, как выйти к столу — ночь оказалась более утомительной, чем если бы он на самом деле провёл её с любовницей.
— Скажи проще: мои любовные дела тебя не волнуют.
— Поскольку нет никаких любовных дел между нами, — ответила жена. — И уже давно, — добавила она и отвела глаза. С тем, должно быть, чтобы Перикл не прочёл в её глазах обиду: всякой женщине обидно, если муж не желает её.
— Дети выросли, — сказал он.
— Дети, конечно, выросли, — согласилась она.
— Что ты скажешь, если я отдам тебя в жёны Филократу? — спросил он, понимая, что поступает жестоко.
Жена коротко всхлипнула, тут же утёрла слёзы и ответила тем же тоном, что и раньше:
— Филократ собирался просить тебя об этом.
— С твоего согласия? — хотел было рассердиться Перикл, но сдержал себя.
— Да, с моего согласия, — ответила жена и спросила: — Ты приведёшь свою любовницу в дом?
— Я приведу в дом новую жену.
— Я знаю эту женщину?
— Нет, она милетянка.
— Значит, ваши дети не смогут стать гражданами Афин — ты придумал такой закон. Говорят, что по твоему закону не могли бы стать гражданами Афин ни Кимон, ни Фемистокл — у них матери были не афинянки.
— Тебя это очень волнует?
— Нет, — призналась жена, — совсем не волнует.
— Меня тоже. Наши же дети, Ксантипп и Парал, останутся нашими детьми, моими детьми и получат от меня всё, что нужно, останутся жить здесь.
— С мачехой им будет хуже, — заметила жена.
— Я постараюсь, чтобы им хуже не стало.
— Ксантипп жалуется на то, что ты даёшь ему мало денег.
— Мы уже говорили об этом. Больше я ему дать не могу.
— А мне ты что дашь? — спросила жена.