Перикл
Шрифт:
— Я хочу сказать, что у тебя нет причины жертвовать собой ради меня. Но ты можешь принести в жертву нечто менее значительное. Я даже хочу попросить тебя об этом, поскольку очень нуждаюсь в этой твоей жертве.
— Я слушаю. — Филократ за всё это время впервые осмелился взглянуть на Перикла, хотя в глазах его всё ещё клубился испуг.
— Значит, ты позволяешь мне попросить тебя о жертве?
— Да. — У Филократа перехватило горло: вероятно, он подумал, что Перикл сейчас потребует, чтобы он впредь никогда не появлялся в его доме, что весь этот разговор был лишь прелюдией к тому, чтобы прогнать его, может быть, с позором. Он уронил голову на грудь и ждал удара.
Перикл сказал:
— Я прошу тебя, друг Филократ, принять мою жену в твоём доме, я отсылаю её к тебе.
Филократ заплакал. Перикл встал, положил ему руку на вздрагивающее от рыданий плечо. Спросил:
— Ты плачешь от счастья, Филократ, или от горя?
— От счастья, — ответил Филократ. — От счастья, что я могу услужить тебе, Перикл, исполнить твою просьбу...
— Спасибо, — сказал Перикл. — Можешь увести Каллисфену хоть сейчас. Но о приданом договоримся потом. Я не откажусь от обещанного: Каллисфена сможет взять всё, что захочет.
Пограничный конфликт между Мегарой и Коринфом вспыхнул двумя месяцами раньше, ещё летом, и ничем, казалось, не грозил Афинам, многие даже радовались: поссорились два города, входящие в Пелопоннесский союз, и, стало быть, ослабляют этот союз, из которого исходит постоянная угроза Афинам. Даже Перикл, всегда осторожный в оценке военных событий, сказал тогда: «Пусть ссорятся». И сказал напрасно: Мегары, — не дождавшись помощи от Лакедемона, который конечно же должен был бы найти способ, как примирить двух своих союзников, Мегары и Коринф, — заявили о своём выходе из союза со Спартой и о желании войти в союз с Афинами. Афины не могли упустить такую возможность — расширить своё влияние до самого Истма — и срочно высадили свой отряд в Коринфском заливе у города Пеги. Коринф в свою очередь стал искать себе союзников в Арголиде, а вскоре к нему примкнула Эгина, которую Перикл и прежде называл гноем в глазах Афин, поскольку та постоянно бунтовала и вредила при первом же удобном случае. В Арголиду был послан флот, который разгромил там прибрежные города и потопил более сотни пелопоннесских кораблей. Усмирена была и Эгина, понеся огромные потери: афиняне отняли у неё весь флот, заставили срыть городские стены, разрушить все укрепления на подступах к городу и подписать договор о вступлении в Афинский союз с ежегодной уплатой в казну союза тридцати талантов. Такую сумму не вносил в казну ни один союзный город. Экклесия, собравшаяся тогда на Пниксе по случаю победы Афин над Эгиной, потребовала, чтобы каждому эгинцу отрубили на правой и левой руке большой палец, без которого нельзя удержать в руке копьё, но зато можно справляться с веслом на афинской триере. Перикл тогда сам отговорил афинян от такой жестокости.
Зашевелилась Спарта — её одиннадцатитысячная армия двинулась к Фивам... Перикл призвал к оружию почти столько же воинов в Афинах, Мегариде и Фессалии и тоже двинулся с ними к Фивам, в Беотию. Спартанцы и Периклово войско встретились около Танагры. Афиняне — все сражались, как львы, в том числе и сам Перикл — выдержали жестокий натиск спартанской пехоты. Спартанцы тоже сражались, как львы, умением драться в открытом бою им нет равных — это известно всем. И афиняне победили бы, когда бы не измена фессалийцев: их конница, а это более двух тысяч человек, покинула поле боя, открыла фланг афинян, подставив его под сокрушительный удар спартанцев. Перикл вынужден был отступить к границам Аттики.
Тогда-то он встретился с Кимоном, изгнанным из Афин. Кимон с отрядом своих друзей, некогда обвинённых вместе с ним в лаконофильстве, в пособничестве Спарте, прикрывал его на фланге, изменнически открытом для спартанцев фессалийцами. Кимон хотел подвигом оправдать себя и своих друзей перед афинянами. И оправдал: многие из них пали в этом жестоком и неравном бою. Кимон, несомненно, получил право на прощение, но Перикл, зная необузданный нрав Кимона, опасаясь возобновления борьбы с ним, вернуться ему в Афины не разрешил.
Через шестьдесят дней Перикл снова повёл армию в Беотию, воспользовавшись тем, что спартанцы вернулись в Лаконию, разгромил их союзников — армию беотийских городов — и подчинил эти города, кроме Фив, Афинам. Теперь с севера и с запада Аттике никто не угрожал, однако оставалась по-прежнему опасность нападения со стороны Пелопоннеса. Нужно было усмирить спартанцев, преподать им урок силы. И Перикл это сделал: он двинул сто боевых триер из Пег в Мегариде вокруг Пелопоннеса, опустошая не только побережье, но и проникая с гоплитами в глубь полуострова, приводя всех в страх нашествием. В исторических хрониках уже записано, как он в открытом бою обратил в бегство сикионцев, как запер в городе эпидцев и разорил их область, как одержал десяток других блестящих побед, которые затмили поражение под Танагрой.
Возвратившись из похода, он тотчас же приступил к строительству Длинных стен, протянувшихся на сорок стадиев от Афин до Пирея, которые защитили дорогу, связывающую Афины с пирейскими гаванями, где стоит могучий союзный флот, флот Афинского союза, готовый в любой момент выйти на его защиту. Он запер вход в порт железными цепями и возвёл две квадратные башни на искусственных молах для сторожевых постов между Зеей и Мунихием — военными гаванями Пирея. Он построил там десятки зданий, дороги, арсенал, доки.
На всё это ушло шесть тысяч талантов из союзной кассы, годовой взнос.
Слава Перикла стала с той поры непререкаемой. И тут случилась эта египетская катастрофа, которая приободрила Пелопоннес и Артаксеркса. К Артаксерксу он послал Каллия, зятя всё ещё опального Кимона. Против Пелопоннеса он предпримет новый карательный поход — эти спартанцы тайно, кажется, договорились с Артаксерксом нанести поражение Афинам на ионийском берегу.
Он предпримет поход вокруг Пелопоннеса, Каллий заключит мир с персидским царём, и его авторитет среди афинян будет не только восстановлен, но и упрочен. Тогда он вернётся к Аспасии. Хотя поход — это дело долгое и трудное. Хорошо бы вообще обойтись без похода. Но как урезонить спартанцев?
Решение пришло к нему в тот самый миг, когда он закончил разговор с Филократом. Получилось так, будто, разговаривая с Филократом, он думал вовсе не о разводе с женой, а об отношениях со Спартой. Похлопав Филократа по плечу и заявив ему, что Каллисфена сможет взять с собой всё, что захочет, он пришёл неожиданно к решению, что в Спарту надо послать Кимона, которого следует немедленно — Каллию он сказал, что только после заключения мира с Персией, — возвратить в Афины.
Странно соединяются намерения людей: едва Перикл решил, что надо возвратить в Афины Кимона и сообщить о своём решении Совету, чтобы тот уже в ближайшее время созвал Народное собрание и поставил на голосование вопрос о возвращении Кимона, слуга, появившийся в дверях библиотеки сразу же, как только удалился Филократ, сообщил, что к нему просится Эльпиника, жена Каллия, сестра Кимона.
— Эльпиника?! — удивился Перикл. Удивился не тому, что пришла Эльпиника — она приходила к нему и раньше, чтобы просить за брата, а тому, что она пришла именно теперь, когда он решил вернуть Кимона.
— Что ей сказать? — спросил слуга.
Случалось, что Перикл просто не принимал её, ссылаясь то на крайнюю занятость, — что, впрочем, бывало на самом деле, — то на болезнь.
— Скажи, пусть войдёт, — ответил Перикл, радуясь тому, что обрадует Эльпинику.
Первый раз она пришла к нему накануне Экклесии, которая должна была решить, подвергать ли Кимона суду остракизма. Она знала, что на Экклесии с речью против Кимона выступит Перикл, и потому пришла к нему просить, чтобы он отступил от своего намерения, веря, что другие ораторы не смогут убедить афинян выцарапать на черепках имя её брата.