Период распада
Шрифт:
— Амер! Амер!
Один из муджахеддинов сбил пацаненка из Джибаль аль-Никба с ног, придавил к заваленному мусором полу.
— Во имя Аллаха, что ты делаешь! Ты погубишь и себя, и всех нас!
— Отпусти его, — приказал доктор Факих, и когда пацаненок, маленький, замызганный, в национальной одежде и кепке с эмблемой Лос-Анджелес Лейкерс виновато, бочком подошел к нему, наставительно сказал: — Запомни, маленький воин, враг сильнее нас, и только осторожность может спасти нас и позволить нам нанести ущерб врагу. Твоя торопливость может привести к беде не только тебя, но и твоих братьев по интифаде. Ты все запомнил?
— Да, амер… — пацан, несмотря на выволочку, готов был подпрыгнуть до небес, потому что впервые в жизни его назвали маленьким воином.
— А теперь скажи мне ту новость, которую ты принес сюда.
— Амер, самолет приближается сюда! Он вошел в… где снижаются.
Доктор повернулся к Фаруку, который, как всегда, был занят своей рацией.
— Аллах с нами! Передай всем — пусть начинают.
И уже не так скрываясь — но все же ползком, направился на второй этаж.
Тарик лежал на
— Аллах с нами, Тарик, — сказал Факих, не подходя, впрочем, близко, чтобы не демаскировать снайпера, — ты все еще видишь этих жидов?
— Да, амер, они все еще там.
— Как только услышишь ракеты — можешь стрелять. Дай нам сделать свое дело. Потом уходи, уходи один.
— Я все понял, амер.
Тарик, опытный снайпер, которому довелось учиться своему делу сначала у русских, а потом у британцев, и без этого предпочел бы уйти один. Как и любой опытный снайпер, он был одиночкой, он привык действовать один и отвечать только сам за себя. Он прекрасно понимал, что после того, что они сделают — израильтяне вышлют к месту пуска ракет боевые вертолеты и, возможно, высадят десант, а бронемашина была уже рядом, и она одна могла наделать бед. Одному, да еще в маскировочном костюме Гилли уйти будет куда проще, чем целой группой. В крайнем случае — он знал место, где можно будет залечь и переждать пару дней, пока все стихнет. Ну а если Аллах милостиво соизволит забрать его к себе — что ж, в таком случае он примет шахаду, и рай будет ему воздаянием за все свершенное на земле на пути джихада.
Но прежде чем рассуждать о джихаде и о шахаде — нужно сделать дело…
Израильяне задержались здесь столь долго, что это уже начинало казаться подозрительным. Какого-то черта они открыли себе по банке пива и теперь трепались, все трое — причем один трепался перед открытой дверью броневика, поставив на порог ногу, как будто он собрался сесть в машину, занес уже ногу, да передумал. Все это смахивало на подставу… конечно, израильтяне вряд ли решат рискнуть сразу тремя новобранцами, сознательно подставляя их под пули… но всякое может быть, и если они знают, что сегодня должно случиться… ради этого они могут и рискнуть… Ему не жаль было этих пацанов, потому что он сам и убивал, и не раз рисковал своей жизнью и как-то за всю свою жизнь не приобрел такого чувства, как жалость. Не было такого чувства, как жалость, ни у кого из племени Аль-Хути, откуда он происходил родом, погибший несколько лет назад вождь племени, шейх Абдулмалик аль-Хути [72] приходился ему двоюродным братом. Собственно говоря, из-за этого он и встал на джихад, он служил в армии и пользовался не родовой фамилией Аль-Хути, а другой, вымышленной, что было само по себе унизительно. Он не хотел воевать, он честно служил своей стране… пока на нее не напали, а предатель йеменского народа Салех, вместо того чтобы призвать племена выступить на защиту родной земли, подло ударил им в спину. О Аллах, было ли где-нибудь такое, чтобы, когда армия одного государства нападает на другое, вождь этого государства приказывает своей армии стрелять в спины тех, кто защищает свою землю и свои горы? А ведь так и произошло на его многострадальной родине в конце девятого года нового столетия — когда саудиты, эти проклятые вероотступники и мунафики, вооружаемые неверными, перешли границу и начали войну против племен — президент объединенного Йемена Али Абдалла Салех отдал приказ собственной армии ударить в спину племенам! Позора такого не ведала еще земля, на которой вел священную войну сам пророк Мухаммед (с.а.с.), и одному Аллаху ведомо, сколько офицеров в те дни погибло от пуль в спину, пущенных их же солдатами, и сколько солдат перешли на сторону племен, чтобы помочь бороться с врагом. В их числе был и Тарик Аль-Хути, боец йеменского спецназа. Уходя, он не только забрал оружие, но и убил двух неверных-инструкторов.
72
Имя и название племени подлинные.
И тогда муртад и мунафик Салех, видя, что удача на стороне тех, кто идет по пути Джихада, а его собственная армия вот-вот поднимет его на штыки — сделал еще более худшее преступление, хотя казалось, что худшего уже быть не может. Он пригласил на йеменскую землю команду американских диверсантов и убийц, на руках которых уже было немало крови правоверных, пролитой в Ираке и Афганистане. Он продался им, и пригласил, и сказал — убейте ради меня, и Йемен будет ваш.
Тогда-то и погиб его двоюродный брат, вождь племени Хути, став шахидом на пути Аллаха, а вместе с ним стали шахидами еще пятьдесят братьев, убитых дьявольским оружием неверных — ракетами с беспилотников, что как коршуны и по сей день кружат над горами, высматривая себе добычу и поражая ее с неба ракетами. Все укрепления, что его племя годами и десятилетиями возводило в горах, в одну минуту стали бесполезными, ибо смерть теперь приходила не по земле — она поражала с неба. Но сколь бы ни были сильны неверные, сколь бы ни было точно их оружие — на место шахидов вставали новые мученики, и война продолжалась.
И если уже из войск неверных бегут и становятся муджахеддинами братья, у которых открылись глаза и которым стала ясна лживая и двуличная политика муртадских правителей региона, лишь
Аллаху Акбар!
За спиной раздалось едва слышное шипение — это одна за другой с простеньких самодельных треног стартовали в небо Кассамы, и шипение это отдалось в душе муджахеддинов радостным ликованием. Израильский солдат — тот самый, что стоял на пороге двери своего внедорожника, бросил недопитую банку, прервал разговор на полуслове, обернулся — Тарику хорошо было видно его лицо — и тут Тарик выстрелил. Раз, потом еще раз и еще, он стрелял и стрелял, потому что новая русская снайперская винтовка, в отличие от СВД, не давала такую сильную отдачу и позволяла стрелять в более высоком темпе. Через прицел он увидел, как одна из пуль ударила в стекло, мгновенно покрывшееся трещинами… но один из израильских солдат лежал наполовину в машине, а наполовину на земле, а еще двое, вместо того чтобы попытаться скрыться или хотя бы залечь, пытались вытащить своего раненого товарища из машины. Тарик израсходовал шесть патронов, в магазине осталось еще пять, потому что он всегда досылал один патрон в ствол… и эти пять патронов он отстрелял уже прицельно. Одна из пуль вошла под бронежилет второго израильского солдата… а второй находился в такой неудобной позе, что Тарику ничего не оставалось, как прострелить ему обе ноги. Последние две пули Тарик израсходовал на то, чтобы попытаться вывести из строя прицельную систему на дистанционно установленном пулемете… он выстрелил еще дважды, целясь в то, что он определил как линзу прицела. Попал он или нет — неизвестно, зато он заметил, как четвертый израильский солдат начал действовать, причем действовать грамотно. Открыв дверь со стороны противоположной той, которая была под прицелом снайпера, он не стал подставляться под пули — пользуясь высоким клиренсом машины, он начал вытаскивать одного из солдат под машиной, чтобы, уже прикрываясь ее бронированным кузовом, оказать ему первую помощь. Тарик присоединил к винтовке новый магазин, дослал патрон в патронник и… не стал стрелять, хотя мог бы выстрелить по поверженным израильским солдатам еще раз, чтобы добить наверняка. Но все же… он был не только муджахеддином, в нем осталось что-то от солдата, такого же солдата, как эти пацаны, и… он просто не стал в них больше стрелять.
То же время, то же место
Рядовой Моше (Миша) Солодкин
ЦАХАЛ
Чертовы трепливые козлы…
Рядовой израильской армии Моше (вообще-то Миша, но вне семьи лучше Моше) Солодкин сидел в раскаленном солнцем броневике Голан с вышедшим из строя кондиционером, смотрел на экран дистанционно управляемой пулеметной установки и изредка недовольно поглядывал на своего командира, который пил безалкогольное пиво и трепался с двумя другими своими подчиненными. То, что он видел — ему не нравилось.
Дело было в том, что Солодкин — единственный из всех четверых был родом с территорий, он привык к постоянному чувству опасности, он знал, что нужно просто выполнять необходимые меры предосторожности, чтобы оставаться в живых, а вот трепач Ави, пусть и сержант, и его командир — этого не знал, иначе не трепался бы. Родители Миши совершили алию в конце девяностых из Ростова-на-Дону, и когда приехали в Израиль, то оказалось, что единственное жилье довольно приличное и за ту цену, которую они могли себе позволить, — это жилье на территориях. Тогда шел мирный процесс, израильские политики прилюдно обнимались с палестинскими, подписывали какие-то документы, и тогда казалось, что в жилье на территориях нет ничего опасного. Ариэль Шарон и вторая интифада изменили все…
Вот и рос русский паренек (наполовину еврей, наполовину русский), играя с отцовским, купленным по случаю АКМ, стреляя на стрельбище и с одиннадцати лет стоя на охране их обнесенного колючей проволокой поселения. Вообще-то, для любого пацана, который живет в типичном западном городе, чистеньком и безопасном, это, наверное, кажется крутым и в чем-то даже романтичным — с автоматом, в бронежилете стоять на воротах, вместо игрушек играть настоящими боевыми патронами, вместе с отцом ездить на стрельбище. Оно, конечно, — если не считать минометной мины, разорвавшейся у Либерманов на заднем дворе и убившей семидесятилетнюю Иду, это если не считать арабских пацанов: любой из них готов убить тебя, просто так, потому что ты еврей. Не набить морду — а именно убить, на самом деле убить, не понарошку, и если он это сделает — он будет героем своего народа. Это если не считать взглядов… любой, кто видел, как смотрят палестинцы, этого никогда не забудет. Миша все это понял, даже можно сказать — прохавал, но сдаваться и уходить не собирался, потому что это была его земля. Пусть она каменистая, скудная, неурожайна, пусть ее надо постоянно поливать, а для этого содержать в исправности оросительную систему, но все равно это — его.
А вот Ави был совсем другим. Израильтянин уже в третьем поколении, гений, танцующей походкой идущий по жизни, он и в армии-то выделялся каким-то несерьезным к ней отношением, как будто это всего лишь приключение, и если тебя и убьют — то понарошку, на счет. Он был веселым, белокурым малым, больше похожим на скандинава, нежели на еврея, он любил пиво «Миллер» и молоденьких арабок, он вообще как будто поставил себе цель оплодотворить как можно больше палестинок, чтобы палестинцы таким образом породнились с евреями и на окровавленной земле Палестины наконец-то наступил мир. Сделать это было не так-то просто — палестинка, вступившая в связь с израильским солдатом, рисковала быть убитой разъяренной родней — но ему каким-то образом все же удавалось иметь компанию в каждой увольнительной, о чем он сейчас и рассказывал двум другим рядовым его патруля. Нет, его нельзя было назвать трусливым или глупым — Моше видел, как он командует патрулем, когда на них напали и нужно было прорываться и вызывать подмогу. Он просто был легкомысленным и тратился по мелочам, вот и все…