Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Лопиталь пышностью своего посольства лишь олицетворял в Петербурге померкший блеск Версаля, но в сомнительных случаях Людовик говорил теперь так:
– До Лопиталя эти сведения не доводите: он не поймет… Отдадим этот вопрос на благоразумие де Еона…
Шевалье вел переписку за маркиза. Игра слов, легкий флирт, интересы альковов и сверкание придворной интриги – все это, забавно перемешанное, со вкусом поданное, насыщало душу французского короля. Де Еон всегда знал, чем можно и напугать короля: стоило только заикнуться о военных успехах России…
– А я, – говорил де Еон, – склонен
– Любезный шевалье, стоит ли думать о будущем? Надо спасти сегодняшний день – спасти Елизавету, ее здоровье, – отвечал Лопиталь. – Иначе взойдет на престол этот кретин в прусских ботфортах, и тогда… Я решил настоятельно выпросить у короля доктора Пуассонье!
Впрочем, не только французы, но и гордые венцы тоже попритихли. Австрийский гофкригсрат, всегда такой напыщенный, теперь почтительно заискивал перед Петербургом, как вышколенный лакей перед суровым господином. Только вот британский посол Ричард Кейт ни перед кем не заискивал. Потихоньку шпионил в пользу Фридриха, ни с кем особенно не сближаясь. Но он ошибся, думая, будто в нем никто не нуждается. Через третьи руки Екатерина напомнила англичанам о своих долгах. И получила деньги уже через пятые руки. Даже в это время, столь трудное, она не забывала вкус золота.
А политикой России теперь заправлял новый канцлер – Воронцов, хотя его личная роль полностью растворилась в коллективном значении Конференции. Сдуру кто-то ляпнул по привычке – мол, «великий канцлер», но Елизавета сразу взъерошилась:
– Будет вам великих-то рожать! У меня коли и есть что великого, так это я сама, да еще вот урод мой, племянник Петр, князь великий. Да и то, по правде, величие его – только призрак титула.
Отныне Конференция управляла войной и государством. Истощенная и слабая, спавшая не более двух раз на одном месте, преследуемая ужасами, Елизавета угасала. Теперь ей хотелось найти себе верного стража.
– Такого, чтобы совсем ночей не спал, – говорила она.
Благо Россия людьми богата, нужного человека ей нашли, – это был Васька Чулков. Сутками он просиживал в креслах и… не спал! Очевидно, от постоянного недосыпа он ошибался дверьми и говорил только стихами. Порою же, отряхнув страхи и болезни, Елизавета очухивалась – тогда с нею можно было рассуждать о делах.
– Мне всегда очень трудно решиться на что-нибудь, – признавалась она. – Но если уж я что решила, то быть тому! Денег нет? Так что ж… Гардеробы продам, бриллианты заложу. Голою ходить стану, но войну Россия продолжит до полной победы…
А разговор о деньгах она завела неспроста: Россия просто изнывала от хронического безденежья. Казалось бы – чего уж проще? Серебро есть, Монетный двор под боком – только успевай чеканить. И – чеканили, а денег все равно не было. Начиная с 1712 года в России было отчеканено 35 миллионов рублей, а в обращении к 1756 году оставалось только 3 миллиона (32 миллиона куда-то пропали). Чиновникам от этого годами не платили жалованья.
Отчасти дипломаты были правы. Петр Шувалов, ведавший внутренними делами империи, тоже горячился из-за денег:
– Матушка, что б тебе дозволить авантюру одну? Всю медь переплавить заново… Монетки отлить вполовину менее прежних, а цену проставить в два раза больше. А? В четыре раза выгода!
Не соглашалась – мямлила.
– Не хошь? Ну, тогда давай лотерею объявим, – настаивал Шувалов. – Шут с ними, со всеми! Кто не станет билеты брать, силком выдадим заместо жалованья. А там крутись сам, как знаешь… Опять не хошь? Да что с тобой, матушка? Тогда сама разберись. [16]
16
Впоследствии, когда встала угроза переливать пушки в монеты, эти два проекта – перечеканка денег и лотерея – были проведены П. И. Шуваловым в жизнь.
А вдали от придворной бестолочи, в суровых тяготах воинских будней разворачивалась армия России, дабы победить и удивить!
В конце мая Фермор повел наступление в Померании, вдоль побережий. Затем русская армия круто развернулась на юг – пошла, змеясь по дорогам, прямо в глубину Европы. Надолго оторванная от своих баз, лишенная помощи флота, начинала она героический рейд по немецким землям. Париж и Вена могли ликовать: русские «медведи» согласны принять на себя главные удары ловкого полководца Фридриха!
Австрийцы настойчиво домогались от России, чтобы русская армия была лишь «помощной» (придатком их армии). Но Россия пожелала остаться самостоятельной. Шли сами. Своим путем. В желтой пыли пропадали хвосты обозов. Гремела полковая музыка. Визжали калмыки в седлах…
Фридрих осадил крепость Ольмюца – ключ к столице Австрийской империи. Здесь он и застрял. Ядра кончились, а обоз с припасами не пришел, разбитый в горах. Король понял, что попался в ловушку: имперская армия отсекла ему пути в Богемию и Силезию. Оставалось одно – сложить знамена. И как раз в это же время до Фридриха дошло известие, что русские уже под Кюстрином… Смятение короля не имело теперь предела:
– Как? Они уже под Кюстрином? Боже, но ведь Кюстрин – это дверь, открыв которую, русские сразу попадают в Берлин…
– А он сидит здесь, у Ольмюца. Ни туда, ни сюда. Ни ядер, ни денег. Небрит. Оборвался. Похудел. Озлоблен. Устал.
– Вот что, милый, – сказал король курьеру, протягивая ему пакет, – седлай коня и скачи в Силезию; с тобой письмо мое коменданту крепости Нейсе, чтобы он готовил для меня хлеб и фураж…
Расчет был точным: курьера сбили с лошади, а письмо короля оказалось в руках австрийцев. Из письма им стало ясно: Фридрих решил прорваться на Силезию. И тут же венские войска очистили Богемию, всей своей мощью встали на путях к Нейсе, куда Фридрих, конечно же, и не собирался.