Перри Мейсон: Дело о бархатных коготках. Дело о фальшивом глазе
Шрифт:
– А обычно какой здесь горит свет, пока все не пойдут спать? Неужели не включаете нормальное освещение?
– Редко. Наверху живет один Джордж. Мы не интересуем его, а он нас.
– Что ж, пойдемте наверх, – сказал Мейсон. – Зажгите свет.
Ева Белтер повернула выключатель, и яркий свет залил лестницу. Мейсон первым двинулся наверх по ступеням и оказался в том же помещении, где впервые увидел Джорджа Белтера. Дверь, из которой он тогда вышел, сейчас была закрыта. Адвокат повернул ручку, открыл дверь и вошел в кабинет.
Это была огромная комната, обставленная в том же стиле, что и гостиная, – большие кресла с толстой обивкой, письменный стол, в два раза превосходивший обычный. Дверь в спальню была открыта. В нескольких футах [10] от нее находилась еще одна дверь, которая вела в ванную комнату. Из спальни также можно было попасть в ванную.
Тело Джорджа Белтера лежало на полу, у двери из кабинета в ванную комнату. На нем был распахнут фланелевый халат, одетый на голое тело.
10
1 фут = 30,48 см.
Ева Белтер тихо вскрикнула и вцепилась в руку Мейсона. Он сбросил ее руку, подошел к трупу и склонился над ним. Джордж Белтер, несомненно, был мертв. В тело вошла только одна пуля, которая попала прямо в сердце. По всей видимости, смерть наступила мгновенно.
Мейсон потрогал халат и понял, что он влажный. Затем он перешагнул через откинутую в сторону руку покойного и вошел в ванную.
Как и все помещения в этом доме, которые занимал хозяин, ванная комната оказалась огромной, как раз для крупного мужчины. Глубина ванны, встроенной в пол, составляла три или четыре фута, длина – почти восемь футов. В центре помещения адвокату бросился в глаза огромный умывальник, на полках лежали сложенные полотенца. Мейсон повернулся к Еве Белтер:
– Видите: ваш муж принимал ванну, но что-то заставило его из нее вылезти. Обратите внимание, что он не вытирался полотенцем, а сразу набросил халат на мокрое тело. Полотенца все сложены, ни одно не использовалось.
Ева Белтер согласно кивнула.
– Может, нам смочить банное полотенце и бросить его где-нибудь здесь, будто он им вытирался? – предложила она.
– Зачем?
– О, не знаю. Просто мне это пришло в голову…
– Послушайте, если мы начнем подбрасывать улики и менять картину преступления, то у нас обоих будут серьезные неприятности. Запомните это раз и навсегда! Похоже, что никто, кроме вас, не знает, когда и что здесь произошло. Полиции совсем не понравится, что их не вызвали сразу. Им нужно звонить незамедлительно. Они также захотят узнать, почему вы вначале позвонили адвокату, а только потом уже им. Это выглядит подозрительно и плохо для вас. Вы понимаете?
Она снова кивнула, глядя на Мейсона широко рспахнутыми глазами, которые в эти минуты казались темнее, чем они были на самом деле.
– Слушайте внимательно и запоминайте, – продолжал Мейсон. – Вам нельзя терять голову. Вы расскажете полиции все то, что рассказали мне, за одним исключением: не говорите, что поднимались наверх после того, как преступник покинул дом. Это то, что мне не нравится в вашем рассказе, и полиции это тоже не понравится. Если вам хватило смелости и хладнокровия подняться наверх и осмотреться, то должно было хватить и для того, чтобы позвонить в полицию. Тот факт, что вы сначала позвонили адвокату, заставит полицию думать, что совесть у вас не чиста.
– Но мы ведь можем сказать, что я консультировалась с вами совсем по другому делу, а тут случилось убийство, и я захотела поговорить с вами перед тем, как вызывать полицию. Можно так?
Мейсон рассмеялся.
– Это было бы невероятной глупостью, – сказал Мейсон. – Тогда все запутается еще больше, а полиция обязательно заинтересуется делом, по которому вы со мной консультировались. Вы оглянуться не успеете – и сами представите полиции мотив для убийства вашего мужа. Наше дело вообще не должно всплыть. Нужно найти Гаррисона Бурка и предупредить, чтобы он тоже держал язык за зубами.
– Но что делать с газетой? – не унималась Ева Белтер.
– Вам не приходило в голову, что после смерти мужа газета будет принадлежать вам? Теперь вы сами сможете диктовать редакционную политику.
– А если он оставил завещание, по которому мне ничего не достается?
– В таком случае мы попробуем оспорить завещание, а пока дело рассматривается, потребуем назначить вас хотя бы временным распорядителем его имущества.
– Хорошо, – быстро ответила она. – Я выбежала из дома. Что дальше?
– Рассказываете все так, как рассказывали мне. Вы были в панике. Вы так испугались, что не могли ни о чем думать, просто выбежали из дома. И не забудьте: вы выбежали до того, как преступник спустился по лестнице. По пути вы схватили с вешалки в холле первое попавшееся пальто – и вылетели на улицу. Вы были так возбуждены, что даже не заметили, что схватили мужское пальто, а не одно из ваших, висевших рядом.
– Это я поняла, что дальше? – спросила она, все также быстро и нетерпеливо произнося слова.
– Вы выбежали под дождь и увидели припаркованный на подъездной дорожке автомобиль, – продолжал Мейсон. – Вы были так взволнованы, что ничего не замечали вокруг. Вы не можете назвать марку машины, даже не знаете, был ли это закрытый автомобиль или кабриолет. Вы бросились бежать. Сразу же за вами из дома выбежал какой-то мужчина, запрыгнул в машину и включил фары. Вы спрятались в кустах, думая, что он гонится за вами. Но машина промчалась мимо вас по подъездной дорожке и покатилась вниз с холма. Вы бросились за ней, подумав, что должны запомнить номер. К этому моменту вы уже поняли, как важно узнать, кто был тот мужчина.
– Так, а дальше?
– Рассказываете все то, что рассказывали мне. Вы побоялись вернуться домой, поэтому побежали к ближайшему телефону. Только не забывайте: все это время вы не знали, что ваш муж мертв. Вы только слышали выстрел, но не знали, кто стрелял: то ли ваш муж в мужчину, который вполне мог быть ранен и сбежал на своей машине, то ли тот тип в вашего мужа. Вы не знали, попал ли стрелявший по цели или промахнулся, ранен ваш муж или убит, а если ранен, то насколько серьезно. Или, может, ваш муж выстрелил сам в себя, когда этот мужчина находился в его кабинете. Вы в состоянии все это запомнить?