Персики для месье кюре
Шрифт:
— Я не понимаю… — Вид у нее был крайне сму-щенный.
— Я знаю насчет Пилу, — сказала я.
Она смотрела на меня и явно ничего не понимала:
— Насчет Пилу?
Я улыбнулась.
— Пилу — чудесный мальчик, Жозефина. И ты совершенно справедливо гордишься им. Я бы тоже гордилась. А что касается его отца…
Ее лицо исказилось.
— Пожалуйста, не надо…
Я положила руку ей на плечо.
— Да все нормально. Ты не сделала ничего плохого. Во всем виновата я. Это же я вас свела. А сама взяла и уехала. Да и потом, когда Ру приехал в Париж, я решила не обращать внимания ни на что, хотя все говорило…
Жозефина как-то
— Ру?
— Но… разве ты не его имела в виду? — удивилась я. — Ты ведь хотела мне признаться, что Ру — отец Пилу, так?
Она покачала головой:
— Нет. На самом деле все гораздо хуже.
«Хуже? Куда уж хуже?» — подумала я.
Она села на парапет.
— Я правда хотела тебе рассказать. Но все никак не могла придумать, как это сделать. Ты так мной гордилась — тем, на что я решилась тогда: оставила мужа, взяла кафе в свои руки. Но ведь я в конце концов так и не сумела догнать тот поезд…
— Зато у тебя есть Пилу, — напомнила я ей.
Жозефина улыбнулась.
— Да. Пилу. И все это время я лгала ему, потому что правда была для меня невыносима. И точно так же я лгала тебе, Вианн, потому что мне хотелось, чтобы ты думала, будто я все-таки добилась в своей жизни чего-то большего…
Я хотела возразить, но она остановила меня.
— Пожалуйста, Вианн, дай мне договорить. Я так хотела, чтобы ты мной гордилась. И чтобы Ру тоже мной гордился. В мечтах я была в точности такой, как ты, — этаким свободным духом, который летит куда хочет. Никаких связей, никакой семьи. Поль уехал. Ты тоже покинула Ланскне, и я вовсю строила планы об отъезде, но тут вдруг обнаружила, что беременна. — Жозефина умолкла, и на лице у нее появилось какое-то странное выражение: нежность, смешанная с горькой печалью. — Сперва я просто поверить не могла. Я ведь думала, что не могу иметь детей. Мы с Полем так долго пытались завести ребенка, и вдруг, стоило ему уйти из дома… — Она пожала плечами. — Более неудачного времени и придумать было нельзя. Я же совершенно готова была уехать. Но Ру убедил меня остаться — по крайней мере, до рождения ребенка. А потом, когда я его увидела…
— Ты в него влюбилась.
Она улыбнулась.
— Да, так и было. Влюбилась. А потом, когда Пилу подрос и начал задавать вопросы об отце, я стала ему врать: рассказывала, что его отец — пират, моряк, солдат, авантюрист, да кто угодно, только не Поль Мюска, только не тот жалкий трус, который избивал жену, но сразу сбежал, стоило ей против него восстать!
Я так и уставилась на нее.
— Поль-Мари? — с недоверием промолвила я. — Так это он — отец Пилу? Но я думала, что вы с Ру были…
Она покачала головой.
— Нет. Этого так и не произошло. Хотя могло бы произойти, если бы все сложилось иначе. Но мы с ним были и остались только друзьями. По-моему, он уже тогда был твоим. Но когда Поль-Мари вернулся и обнаружил, что Ру все еще здесь, а я беременна…
— Ты позволила Полю думать, что это не его ребенок? — спросила я.
Она кивнула.
— Я не могла сказать ему правду, это было выше моих сил. Ведь он ни за что не отпустил бы меня, если б узнал. Он такой. Когда он вернулся, я была на восьмом месяце, и пришлось… Ах, Вианн, это было так отвратительно!
— Могу себе представить.
Да, я легко могла себе это представить: Поль-Мари с багровым от ярости лицом; Ру, пытающийся защитить Жозефину, и она, цепляющаяся за последнюю соломинку в надежде спастись. Поль, разумеется, был
— И что же случилось потом? — спросила я.
— Все как обычно. Поль вдребезги разнес бар, страшно ругался, обзывал меня по-всякому, потом сел на свой мотороллер и уехал. А вскоре явилась полиция и сообщила мне, что он попал в аварию.
Поля отвезли в больницу. Ближе, чем Жозефина, родни у него не было. А когда она узнала, что он никогда больше не сможет ходить, то позволила ему вернуться домой. Как же иначе она могла поступить? Она же понимала, что это отчасти и ее вина. Это ее ложь привела в движение целую цепь событий, которые для Поля-Мари закончились столь плачевно; вот почему она не смогла уйти от ответственности, но правды ему так никогда и не сказала. Тем более у него не было ни работы, ни сбережений. Жозефина выделила ему отдельную комнату в кафе «Маро» и открыла постоянный счет в баре. В глубине души она все еще слабо надеялась, что со временем Поль-Мари встанет на ноги, но этого так и не произошло. И в этом она тоже винила себя. Так промелькнули эти восемь лет, и они продолжали жить вместе, сцепленные друг с другом обстоятельствами и ложью, которая с каждым днем все росла. Бедный Поль-Мари! Бедная Жозефина!
А затем в голове у меня кое-что начало проясняться. Испытывая глубочайшее сочувствие к Жозефине, я не сразу сумела уловить главное для себя: Ру никогда меня не предавал. Он не был отцом Пилу. Хотя Жозефина, возможно, ему очень нравилась. Однако когда пришлось делать выбор, он выбрал меня. Все мои подозрения, сомнения и страхи оказались в итоге всего лишь васваас, нашептываниями шайтана, как выражается Оми, и принес их мне Черный Отан. Но я почему-то не испытывала особой радости. Странно. Ведь с моей души только что сняли огромную тяжесть. Однако я по-прежнему ощущала ее присутствие, хоть и знала, что ее там больше нет; но вместо нее появилось нечто темное, нашептывающее мне на ухо всякие подозрения о том, к кому я некогда испытывала одну лишь нежность…
Почему ты мне не доверяешь? — сказал мне Ру. — Почему нельзя, чтобы все было просто и ясно?
Возможно, в этом и заключается разница между нами, Ру. Ты веришь, что жизнь действительно может быть простой и ясной. Для других, возможно, это и так — но не для меня. Почему я тебе не доверяю? Наверное, потому, что всегда чувствовала: ты никогда до конца мне не принадлежал, и мне тебя не удержать, если — раньше или позже — ветер переменится и ты…
Я прогнала эту мысль. Она может и подождать. Пока что я нужна Жозефине.
Я обняла ее и сказала:
— Ничего страшного. И ты ни в чем не виновата.
Жозефина улыбнулась.
— Именно так и Рейно сказал.
— Ты ему рассказала?
А вот это действительно меня удивило. Ведь Жозефина никогда толком и в церковь-то не ходила! Сама мысль, что она кому-то исповедуется, рассказывает о своей тщательно хранимой тайне — рассказывает именно Рейно, а не кому-то еще! — казалась мне совершенно невероятной. Все это было абсолютно не похоже на Жозефину.