Персики для месье кюре
Шрифт:
Голос был так похож на голос матери! И все же в нем не чувствовалось ни капли материнского тепла, ибо то был голос Зози де л’Альба. Ее голос до сих пор порой врывается в мои сны. Зози никогда бы не позволила каким-то сентиментальным переживаниям помешать ей достигнуть цели. Она невосприимчива к любым ударам; любой яд словно проскальзывает сквозь нее, не причиняя никакого вреда.
Ты слаба, Вианн, вот в чем твоя проблема, — продолжала она, и в глубине души я понимала: она права. Да, я слаба, потому что мне далеко не безразлично, что обо мне подумают другие люди; потому что я хочу быть кому-то нужной; потому
Но это же просто глупо, — сказала Зози. — Так ведь любому может прийти в голову, что ты сама хочешь, чтобы скорпион тебя ужалил.
Неужели это действительно так? Неужели я сама себя обманываю? Неужели меня притягивают неудачи? Неужели мой порыв помочь Инес был вызван желанием навредить себе?
Я вела Розетт домой, и улицы, по которым мы шли, казались мне насквозь пропитанными презрением и враждебностью. Мы миновали спортзал; у его дверей вполголоса беседовали несколько мужчин в джеллабах и молитвенных шапочках такийях. Но стоило нам поравняться с ними, и мужчины тут же умолкли, выжидая, когда мы пойдем дальше.
Дома я приготовила обед, который должен был понравиться всем — вкусный домашний суп, хлеб с оливками и запеченный в духовке рисовый пудинг с персиковым джемом, — но сама была настолько встревожена, что не смогла съесть ни крошки. Вместо обеда я выпила кофе и села у окна, тупо глядя на редкие фонари, горевшие на бульваре Маро, и страшно тоскуя по дому, по Ру, по нашему суденышку, по моей маленькой chocolaterie, по Нико, по матери и по всем тем простым и знакомым вещам, которые больше уже не казались мне такими уж простыми.
Ру был прав. Почему я все еще здесь? Ведь я совершила ошибку, приехав сюда; ужасную, губительную, глупую ошибку. Как я вообще могла поверить, что шоколад способен разрешить любую проблему? Молотые бобы южноамериканского дерева, немного сахара, щепотка специй. Сладкая выдумка, и смысла в ней не больше, чем в горстке пыли на ветру. Арманда написала, что я нужна в Ланскне. Но что, собственно, я сумела сделать с тех пор, как мы сюда приехали? Только и делаю, что пытаюсь пинком открыть двери, которым следовало бы оставаться закрытыми!
Вчера вечером Ру просил меня вернуться домой. Ру, который никогда ни о чем не просит! Ах, если б он попросил меня об этом неделю назад, до всего этого! А теперь уже слишком поздно. Все получилось совершенно иначе, чем я планировала. Моя вера в него сильно поколеблена, а моя дружба с Жозефиной поставлена под сомнение. Даже Рейно, которому я обещала помочь, совсем загрустил с тех пор, как я здесь появилась. Почему же я осталась? Чтобы помочь Инес? Но ведь совершенно ясно, что она не желает моей помощи. Да и с Розетт и Анук вышло как-то несправедливо: зачем я привезла их сюда, позволила завести друзей — а может, и не просто друзей, — заранее зная, что все это ненадолго?
С Анук, кстати, творится что-то непонятное. Особенно я это чувствую в последние дни. Сегодня, например, она как-то чрезмерно весела, а вчера была задумчива и мрачна. Ее цвета, точно осеннее небо, буквально в мгновение ока меняются от серого к пурпурному, а затем вдруг становятся синими. Неужели она что-то от меня скрывает? Неужели что-то терзает ее душу? У нее ведь никогда ничего толком не узнаешь, хотя я подозреваю, что к переменам в ее настроении имеет самое непосредственное отношение Жанно Дру. Эта ее манера отводить в сторону глаза, это ее невинное выражение лица… С другой стороны, она часами не выпускает из рук мобильник, то посылая кому-то эсэмэс, то что-то разыскивая в Сети, и вид у нее при этом совершенно обреченный. А потом вдруг обреченность сменяется оживлением, потоком болтовни, ослепительным девичьим сиянием, похожим на вялотекущую лихорадку. Это, пожалуй, еще одна веская причина для того, чтобы поскорее уехать из Ланскне. И все же…
В девять часов в дверь постучали. Открыв, я увидела на пороге Люка Клермона, запыхавшегося и слегка смущенного. Мне не нужно было читать цвета его ауры — и так было понятно, что его послала Каролина.
Он вошел и уселся за кухонный стол, но от предложенного кофе отказался. Алиса, естественно, тут же ускользнула наверх, но потом потихоньку снова спустилась. Она, конечно, теперь выглядит совершенно иначе — с короткой стрижкой, в поношенных джинсах, — но что бы она ни говорила насчет нелюбви к Люку, одно мне совершенно ясно: он-то в нее влюблен. Прямо-таки просиял, стоило ему ее увидеть, а глаза у него стали почти такими же огромными, как у Розетт.
— Только никому не говори, что я здесь, — быстро скомандовала Алиса.
— Л-ладно. — Он глянул на нее из-под падавшей на глаза длинной челки. Заикание, от которого он с возрастом практически избавился, вдруг появилось снова. — Ты что, из д-дома ушла?
Алиса пожала плечами.
— Мне почти восемнадцать! И я могу делать все, что захочу.
Теперь я заметила в глазах Люка зависть. Расстаться с Каролиной Клермон — задача непростая. Хотя Люк и старше Алисы, хотя у него даже есть собственный дом, но мать по-прежнему накрывает всю его жизнь своей слишком длинной тенью, выбраться из-под которой ему пока не удалось. Некоторые люди до конца дней своих из-под чужой тени выбраться не могут — уж поверь мне, Люк, я-то знаю!
Он, словно извиняясь, посмотрел на меня:
— Моя мать сказала, что вы заходили к Рейно…
— Да, — сказала я, — я к нему заходила. Только его не оказалось дома.
— В том-то все и дело! — воскликнул Люк. — Его нет дома со вчерашнего дня. М-м-мать только что проверяла: его и сейчас дома нет. Она позвонила отцу Анри, но и тот его не видел. М-мать думала, м-может, он у вас… — Заикание вновь вернулось к нему — легким призраком детства. Он явно чувствовал себя неуверенно. — Мне, честно говоря, совсем не хотелось у вас об этом спрашивать, но люди начинают беспокоиться, и…
Я покачала головой.
— Нет, Люк, к сожалению, я тоже его не видела.
— Простите. Я ведь только… Интересно, куда он мог пойти? На него это совсем не похоже — просто взять и исчезнуть, никому ничего не сказав. Это как-то неразумно…
На самом деле очень даже разумно. И я прекрасно знаю, каково ему сейчас. Сколько бы попыток мы с ним ни предпринимали — и он, и я, — все равно Ланскне нас отвергает. В конце концов, мы с Рейно не такие уж и разные. Нас обоих одинаково влечет Черный Отан. Мы оба познали здесь, в Ланскне, и горькое разочарование, и печаль, и предательство. То, что Рейно привиделся мне столь странным образом, когда я готовила шоколад, меня несколько удивило, однако я все время чувствовала: видение правдиво, это случилось с ним на самом деле…